Воспоминание о Гюрджиеве из книги Т. де Гартмана. Пишет Ольга де Гартман:
"Однажды утром г-н Гурджиев и мой отец сидели на скамейке в саду. Мне было необходимо задать г-ну Гурджиеву какой-то простой вопрос; в ответ он ужасно накричал на меня, и я увидела, что мой бедный отец собирается уйти. Но г-н Гурджиев тут же повернулся к нему и сказал: "Вот, видите, отец, что Вы заставляете меня делать? Вы никогда не орали на свою дочь, поэтому у неё не было этого переживания, а для людей необходимы все виды впечатлений. Итак, я вынужден теперь делать это вместо Вас..."
Томас де Гартман. Книга о господине Гурджиеве.Скт.-Пб.,2003.С.130.
Перенос отсюда
Идея: "кричать на ребенка хорошо, поскольку необходимы все виды впечатлений"
Честно говоря, я не увидела тут противоречия между текстом ПДУ и историей, рассказанной Ольгой де Гартман. Мне кажется, что это разные темы.
Объясню подробнее. Но прежде я хочу поблагодарить Вас, wayter, за очередную возможность рассмотреть пристальнее ситуацию противоречия (явного или мнимого) во взглядах основателей системы ЧП - ну или, как минимум, за возможность рассмотреть пристальнее те места в эзотерических учениях, которые могут вызывать напряжение у последователей учений :-) Обычно противоречия игнорируются, а точки напряжения обходятся, и самому заметить эти конфликты нелегко - что ж, немудрено, такова природа психики. Чтобы рассмотреть проблему, необходима некая, если использовать терминологию психоанализа,
конфронтация - и вопросы о возможных противоречиях в системе ЧП тоже становятся точками такой конфронтации. Разумеется, способы ухода от этого конфликта или его обхода могут служить неплохим материалом для наблюдения собственных реакций :-)
Так вот, попробую объяснить свою точку зрения: почему я не вижу противоречия между тестом ПДУ (хотя этот текст сам нуждается в подробном рассмотрении и пояснениях) и ситуацией, описанной Ольгой де Гартман.
Приведу, для начала, более расширенную цитату из книги Томаса де Гатмана:
Другое очень сильное напряжение для нас лично было связано с прибытием моих родителей и моей сестры, потому что преклонный возраст моих стариков не позволял им принимать участие в нашей деятельности, и это их раздражало.
Я уже упоминала раньше, что они приехали потому, что г-н Гурджиев в утро того дня, когда с ним произошел несчастный случай, настоял на том, чтобы я написала им письмо и сообщила о необходимости их немедленного приезда. У него было предчувствие того, что произойдет в Петрограде. Для них были приготовлены комнаты в «коридоре монахов» рядом с нашей комнатой, и они прожили там до 1929 года. Что для них было самым трудным и причиняло страдание, так это безжалостная манера, с которой г-н Гурджиев очень часто говорил со всеми нами, своими учениками. Мы также были возмущены этим, но мы знали, что находимся здесь в силу определенной причины, и поэтому мы принимали это.
Однажды утром я увидела, как г-н Гурджиев и мой отец сидят на скамейке в саду. Я должна была задать ему один простой вопрос; в ответ он ужасно накричал на меня, и я увидела, как мой бедный отец собирается уйти. Но г-н Гурджиев тут же повернулся к нему и сказал: «Вот, видите, отец, что Вы заставляете меня делать? Вы никогда не орали на свою дочь, поэтому у нее не было этого переживания, а для людей необходимы все виды впечатлений. Итак, я вынужден теперь делать это вместо Вас...» Мой отец тут же изменил свое отношение, и я могла видеть по выражению его лица, что он понял, что все, что делает г-н Гурджиев, делалось для того, чтобы вызвать в нас новые переживания.
Ольга пишет, что ученики были "часто... возмущены" тем, как Гурджиев с ними обходился, но при этом они знали, что находятся "здесь в силу определенной причины, и поэтому... принимали это". Разумеется, ее родители, будучи в преклонном возрасте и не будучи осведомленными обо всех "условиях игры", вряд ли могли понять и принять все ситуации, вызывавшие напряжение у учеников Гурджиева (и это при том, что мы вполне резонно можем предположить, какая участь могла ожидать родителей Ольги в случае, если бы они остались в Петрограде). Особенно если учесть, что они наверняка были вольными или невольными свидетелями всех интенсивных переживаний Ольги, Томаса и, возможно, других учеников - а переживания эти несомненно были вызваны, в первую очередь, действиями Гурджиева. Вообще, если прочитать всю книгу де Гартмана, то становится очевидна вся сила эмоций и чувств Томаса и Ольги в процессе взаимодействия с Гурджиевым: и неуверенность в своих действиях, и страхи, и разочарования, и очарованность, и раздражение, и злость, и преданность - все эти чувства по очереди, а порой и одновременно, возникают у авторов книги. В то же время Томас де Гартман пишет:
Г-н Гурджиев довольно часто говорил с нами вечерами, когда мы собирались в гостиной. Например, он сказал, что может дать нам работу для эмоционального центра, но никто, казалось, не понимал, что он имеет в виду, а мне и некоторым другим это показалось странным. Но на следующий день я начал понимать, когда в результате некоторой неуклюжести с моей стороны он назвал меня «балдой». Это уязвило меня очень глубоко, и чувство это не проходило в течение некоторого времени. Но в тот же вечер г-н Гурджиев сказал мне: «Итак, Фома, сегодня ты кое-что получил». Я понял, что работа над эмоциональным центром началась, и все угнетающие меня эмоции исчезли. Я снова увидел, что если бы я стал кипеть гневом, то моя задача заключалась бы в том, чтобы бороться с ним внутренне и не проявлять его. В связи с этим г-н Гурджиев однажды сказал мне, что никогда не следует злиться и негодовать на такие комментарии в Работе, но рассматривать их как исцеляющее лекарство. Однако искусство, с которым г-н Гурджиев наносил нам эту боль, было так велико, его маска была столь совершенной, и он так хорошо играл свою роль, что, несмотря на то, что мы уже заранее решили не реагировать и помнить, что все это делается, чтобы помочь нам, — всякий раз, когда это переживание происходило, мы были совершенно уверены в том, что перед нами стоит холодный и даже жестокий человек. Мы приходили в бешенство, были возмущены, и против воли протесты взрывались, как выстрелы из ружья. Тогда г-н Гурджиев изменялся в лице. Его лицо принимало свое обычное выражение, но выглядело очень печальным, и он уходил прочь, не говоря ни единого слова. Нас тогда терзало чувство страшного недовольства собой. Мы «забыли», не «помнили», почему мы сюда пришли, и вот прореагировали неподобающим образом.
Если учитывать этот нюанс, этот текст, если о нем постоянно помнить, то поведение Гурджиева как минимум приобретает еще один аспект, а как максимум предстает перед нами в совсем ином свете. Но я многого не понимаю в этом, и поэтому мне сложно судить; возможно, с точки зрения современной психологии некоторые методы Гурджиева выглядят чрезмерно жесткими - в то же время вряд ли кто-то может до конца адекватно судить о ситуации, не будучи погруженным в нее и не зная индивидуальных особенностей всех задействованных в ситуации лиц. Так или иначе, мне кажется очевидным, что в описанной Ольгой ситуации действия и объяснения Гурджиева были адресованы отцу Ольги, а не ей самой: из контекста видно, что она наверняка была осведомлена о том, что в случае негативных реакций со стороны Гурджиева ее задача - наблюдение за собственными чувствами и эмоциями, а не оценка правоты "наезда", и вряд ли у нее поведение Гурджиева вызвало шоковую реакцию; судя по тексту, для нее намного важнее была реакция отца в этот момент. В то же время Ольга указывает, что ее отец был удовлетворен объяснением (косвенным указанием на это является упоминание именно об этом случае, а также о том, что ее отец изменил свое отношение как раз после этого). То есть такое объяснение (впрочем, мы не знаем, сколько неуспешных попыток объяснений было до этого) оказалось приемлемым для отца Ольги - по крайней мере, если ей верить. Для нее самой, судя по рассказу, объяснения поведению Гурджиева в данном случае не требовалось. Собственно говоря, для отца Ольги сама логичность объяснения могла быть не столь важна - для него могла быть более важной приемлемость этого объяснения в рамках его картины мира; а из текста понятно, что он не был учеником Гурджиева и его больше интересовало, насколько Гурджиев заботится о благе его дочери. Если же цель (спокойствие родителей и уменьшение переживаний Ольги) была достигнута приемлемыми для участников ситуации средствами, то, надо полагать, в этом и состоял смысл действий Гурждиева. Разумеется, это не значит, что действия Гурджиева и других "героев" ситуации не могут быть подвергнуты этической оценке - но это уже область деятельности специалистов в области психологии, вряд ли все участники данного обсуждения обладают необходимыми для этого знаниями и опытом. Впрочем, для психологов подобная тема тоже может оказаться неоднозначной, по некоторым причинам.
Сам текст де Гартманов мне кажется местами противоречивым; некоторые описания, с моей точки зрения, свидетельствуют о наличии внутренних конфликтов у авторов, а пассажи типа "искусство, с которым г-н Гурджиев наносил нам эту боль, было так велико, его маска была столь совершенной, и он так хорошо играл свою роль" вызывают много вопросов и подозрений - может, Гурджиев вел себя вполне непринужденно, но автору этих слов так хотелось верить в исключительность и совершенство своего учителя? или автор сильно отождествлялся с раздражающей ситуацией, но относил это раздражение совсем не на счет своей способности легко и быстро отождествляться с собственным раздражением, а на счет виртуозности действий Гурджиева? :-) Но я еще раз хочу подчеркнуть, что я не особо-то в этом всем разбираюсь, и мне сложно судить, как там на самом деле все было, и насколько Гурджиев "перегибал палку" в общении с учениками и их родственниками.
Текст ПДУ, с моей точки зрения, имеет отношение к другим ситуациям и его, как мне кажется, стоит обсуждать отдельно - учитывая тот факт, что современные педагоги и психологи считают, что детей не нужно "прятать" или каким-либо образом искусственно защищать от отрицательных эмоций, иначе эти дети (а впоследствии - выросшие из них взрослые) не смогут потом нормально взаимодействовать с окружающими, осознавать, переживать и выражать свои отрицательные эмоции и выносить чужие; то есть избегающие всяческих негативных переживаний дети будут впоследствии иметь невротические (в лучшем случае) особенности поведения. Но это не значит, что воспитание должно строиться по принципу "то, что нас не убивает, делает нас сильнее" - потому что такой подход оказывается не менее порочен. В общих чертах - да, дети усваивают в первую очередь родительские способы реакции на любые внешние воздействия, и увлеченность негативными переживаниями перенимают не в меньшей степени, чем увлеченность попытками этих негативных переживаний избежать (что на поверку оказывается той же самой увлеченностью негативом, разве что с "видом в профиль", и формирует "избегающий" тип реакций). Вообще-то, насколько я помню, года полтора назад в одном из англоязычных журналов было опубликовано научное исследование, показывающее, насколько важно для детей, чтобы родители не табуировали выражение негативных эмоций в семье (если кто-то очень заинтересуется, ссылку на исследование могу поискать, сейчас уже не буду копаться в гугловских научных публикациях). А в целом - текст ПДУ вызывает много вопросов, как минимум из-за фразы "в действительности нет реального центра для отрицательных эмоций"; впрочем, эта тема уже обсуждалась отдельно, если мне память не изменяет в столь позднее время суток :-)
Тема: Сомнительные (или непонятные) идеи: ты мало кричал на дочку, отец (Прочитано 6242 раз)
