#У тебя хватило мужества родится, и ты доволен. Тело подвержено многочисленным изменениям, которые никогда не прекращаются, и разве это не дает нам возможность радоваться непрестанно? Поэтому мудрец наслаждается жизнью в том, что объемлет в себе вещи и от чего невозможно отделиться. Он почитает безвременную смерть и счастливую старость, свои начало и конец в равной мере благими, и в этом другие люди подражают ему. Что уж и говорить о достоинстве того, от чего зависят вещи и из чего проистекают перемены [Дао]!
Другими словами, все, что обычно считается ненадежным, непредсказуемым, опасным и даже враждебным миром -- включая сюда и наши неконтролируемые эмоции и внутренние ощущения -- в действительности представляет собой наше естество и действие. И даже само чувство, что это *не* так, в свою очередь является одним из аспектов того, что это так. Так, с точки зрения древних даосов-созерцателей (как их называет Крил), всякое преднамеренное развитие *у-вэй* представляется самопротиворечивым. Выражаясь словами Чжуан-тзы, подобная практика будет напоминать "барабанный бой в ходе поисков беглеца", или, как позднее говорили чань-буддисты, "дорисовывание ножек змее". Вслед за Лао-тзы (гл. 38 ) мы можем сказать: "Высший *у-вэй* не стремится быть *у-вэй* и поэтому есть подлинный *у-вэй*".
Как же, в таком случае, нам следует поступить с освященными веками практиками медитации в индуизме, буддизме, сянь-даосизме и мусульманском суфизме, которые ставят своей целью развитие сверхъестественных способностей и космического сознания? Если мы посмотрим на ранние чаньские писания династии Тан (от +618 до +906), не упуская из виду, что Чань в те времена был сплавом даосизма и буддизма, мне кажется, у нас не возникнет сомнений с том, что таким мастера Чань, как Сэн-цань, Хуэй-нэн, Шень-хуэй, Ма-цзу и даже Линь-цзи не только не акцентировали внимание на занятиях медитацией, но зачастую отвергали их как всецело неуместные. Они делали упор на непосредственном интуитивном прозрении, которое наступает в результате "прямого указывания" (*чжи-чжи*) со стороны наставника во время *вэнь-да*, когда ученик задает вопросы и получает на них ответы. В ходе такого общения тот, кто постиг суть вещей, просто указывает ее тому, кто не постиг, -- зачастую невербальными средствами, не столько объясняя, сколько непосредственно показывая ее. Все материалы по этому вопросу подтверждают мнение о том, что чаньские мастера времен династии Тан не одобряли использование медитации *в качестве средства* для достижения подлинного прозрения (*у*, или *сатори* по-японски).
С другой стороны, те, кто понимают Дао, получают удовольствие, подобно кошкам, от возможности посидеть и посозерцать, не ставя перед собой никакой конкретной цели. Однако, когда кошке надоедает сидеть, она отправляется на прогулку или начинает охоту на мышей. Она не принуждает себя сидеть как можно дольше из принципа, равно как и не соревнуется с другими кошками в том, кто просидит на одном месте дольше, -- если, конечно, нет какой-то реальной причины, чтобы не двигаться, такой, например, как желание поймать птичку. Даосы-созерцатели будут с удовольствием сидеть вместе с йогами и последователями Дзэн до тех пор, пока это им приятно, однако, когда природа скажет нам, что мы "пытаемся толкать реку", мы встанем и займемся чем-то другим или же просто ляжем спать. Медитация, или созерцание, не ставит перед собой прямой цели пробудить этот разум, однако развивает его как побочный продукт. Между тем цель и смысл созерцания только в том, чтобы слышать в ночной тишине, как
Звук падающих капель Говорит, о чем я думаю.
Его сознание свободно от мыслей. Выражение его лица спокойно и безмолвно. Его чело светится простотой. Он холодный, как осень, и теплый, как весна, ибо его гнев и радость случаются так же естественно, как смена времен года. {"Чжуан-тзы")
Даосы-созерцатели медитируют во имя радости самой медитации -- чтобы ощущать свое дыхание, видеть солнечный свет на полу, слышать завывание ветра и кукареканье петухов вдалеке, внимать безмолвию и всем тем вещам, которые воинственные активисты Востока и Запада с их настойчивой целеустремленностью, увы, научились презирать. Такая медитация представляет собой *инь*-ский аспект даоской жизни, однако эта жизнь не исключает -- когда приходит время -- и *ян*-ского аспекта, и поэтому восторг активной деятельности, например, ритмичных и плавных движений *тай-тзи-цюань*, пользуется у даосов не меньшим успехом, нежели занятия сидячей медитацией. {Западный аналог *тай-тзи-цюань* представить себе трудно. Отчасти танец, отчасти физическое упражнение, а отчасти замедленный поединок, *тай-тзи-цюань* не может быть по праву назван чем-то одним, но представляет собой скорее "иллюстрацию утонченного даоского принципа, известного под названием *у-вэй*... который предполагает действия без усилий, движение в соответствии с течением окружающей природы... и лучше всего может быть понят из наблюдения за течением воды". (Huang (1), стр. 2.)}
После того, как он презрел мирские вещи, я продолжала наставлять его, и на седьмой день он смог отвергнуть внешние объекты [как независимые сущности]. После того, как он отверг все внешние объекты, я продолжала поучать его, и вот на девятый день он преуспел, отринув собственное существование [в качестве отдельного эго]. Когда он отринул собственное существование, он достиг просветления. Когда он достиг просветления, он смог пережить видение Единства. Когда он пережил видение Единства, он оказался в состоянии преодолеть разграничение между прошлым и настоящим. Когда он преодолел разграничение между прошлым и настоящим, он вошел в сферу, где не было ни жизни, ни смерти. Тогда для него прекращение жизни больше не означало смерти, а продолжение жизни ничего не прибавляло к его существованию. Он мог следовать чему угодно, он мог получать что угодно. Для него все пребывало в состоянии распада, все пребывало в состоянии становления. Эту стадию называют безмятежность среди беспокойства. Безмятежность среди беспокойства означает совершенство. {"Чжуан-тзы" 6,
По прошествии семи лет произошло еще одно изменение. Я позволил разуму рассуждать, о чем он пожелает, однако он больше не размышлял о правильном и неправильном. Я позволил своим устам говорить, о чем они пожелают, однако они не говорили больше об обретении и утрате... К концу девяти лет разум предоставил свободу своим проявлениям, а уста -- свободу своим речам. О правильном и неправильном, об обретении и утрате я не имел ни малейшего представления ни в отношении себя, ни в отношении других... Внутреннее и внешнее слились в нерасторжимое Единство. После этого не было больше различия между оком и ухом, ухом и носом, носом и ртом -- все было одним и тем же. Мой разум замерз, тело медленно растворялось, а плоть и кости слились воедино. Я совершенно не осознавал, на что опирается мое тело, и что находится у меня под ногами. Ветер уносил меня то в одну сторону, то в другую, и я чувствовал себя подобно высохшей соломинке, подобно листу, сорвавшемуся с дерева. В действительности, было непонятно, я ли лечу на ветру или же ветер летит на мне. {"Ле-тзы" 2)
Откуда мне знать, что любовь к жизни -- не заблуждение? Откуда мне знать, что тот, кто боится смерти, не похож на человека, который ушел из дома, когда был молод, и поэтому не желает возвращаться?... Откуда мне знать, что умершие не сожалеют о своей прошлой привязанности к жизни? Ведь те, кому ночью снился карнавал, могут утром рыдать и причитать. Те же, кому снилось, что они рыдали и причитали, могут утром отправиться на охоту. Когда они видят сон, они не ведают, что это сон. В своем сновидении они могут даже заниматься толкованием снов! И лишь когда они просыпаются, они понимают, что это был всего лишь сон. Мало-помалу приближается великое пробуждение, и когда оно наступит, мы узнаем, что вся наша жизнь -- не что иное как великий сон. Однако все это время глупцы считают, что в действительности они не спят и вполне дают себе отчет в том, что с ними происходит. В своей жизни они находят множество утонченных способов разделения людей на принцев и конюхов. Как это глупо! И Конфуций, и ты -- вы оба пребываете во сне. Когда я говорю, что вы спите, я тоже пребываю во сне! {"Чжуан-тзы" 2,
По мере того как истекают годы, человеку становится все очевиднее, что в основе вещей нет никакой субстанции. Поскольку с годами кажется, что время проходит все быстрее, начинаешь осознавать, что твердые тела ведут себя как жидкие: люди и вещи становятся похожими на игру света и тени или мелкую рябь на поверхности воды.
Однажды мне, Чжуан-тзы, приснилось, что я был бабочкой, бабочкой, которая порхала вокруг и наслаждалась полетом. Я не знал тогда, что на самом деле я -- Чжуан-тзы. Внезапно я проснулся, и вне всяких сомнений снова стал Чжуан-тзы. Однако до сих пор я не могу понять, действительно ли я -- Чжуан-тзы, которому снилось, что он -- бабочка, или же я -- бабочка, которой снится, что она -- Чжуан-тзы
+++
Между тем следование "у-вэй" подразумевает свободное парение в круговороте спонтанно возникающих переживаний и чувств, которое напоминает движение мяча, брошенного в горный поток, хотя в действительности при этом нет никакого мяча, кроме волн и вихрей на поверхности воды. Это свободное парение называют "течением вместе с мгновением", хотя оно может случиться лишь тогда, когда человек ясно видит, что в действительности никакое другое состояние невозможно, поскольку нет ни одного переживания, которое не происходило бы *сейчас*. Это течение-в-настоящем (*nunc fluens*) и есть Дао, и когда это становится ясным, многочисленные проблемы исчезают без следа. Ведь до тех пор, пока существует представление о нас, как о ком-то отличном от Дао, между "мной", с одной стороны, и "переживаниями", с другой, то и дело возникают всевозможные напряжения. При этом никакие действия, никакие усилия (*вэй*) не избавят нас от напряжения, возникающего вследствие разделенности знающего и известного, равно как никто не может дуновением развеясь тьму. Ее может развеять только свет, или интуитивное понимание. Как в случае мяча в потоке, при движении вниз нет сопротивления движению вниз, при движении вверх нет сопротивления движению вверх. Того, кто сопротивляется, быстро укачивает.
Пьяница, свалившийся с повозки, может больно ушибиться, но он не умрет. Кости у него такие же, как у других людей, однако он переживает инцидент не так, как они. Его дух пребывает в безопасности. Он не осознает, что едет в повозке, равно как и не осознает, что вывалился из нее. Представления о жизни, смерти и страхе не могут проникнуть в его сердце, и поэтому он не страдает от столкновения с объективными сущностями. Если такую безопасность можно получить от вина, то что уж и говорить о безопасности, которую дает Спонтанность. {"Чжуан-тзы" 19
обращаясь то драконом, то змеей, пустишься парить и скитаться, не придерживаясь одного пути, меняясь день ото дня, не внимая ни хвале, ни осуждению. Взмывая вверх и погружаясь вниз, ты будешь почитать одну только гармонию мерилом своего совершенства. Ты будешь парить и скитаться вместе с источником десяти тысяч вещей, обращаясь c ними, как подобает относиться к вещам, и не позволяя им обходиться с собой, как с вещью, -- как при этом ты можешь навлечь на себя неприятности? {"Чжуан-тзы" 20
#Обрати внимание на мои слова! Что касается тела, лучше всего дать ему возможность следовать вещам. Что касается эмоций, лучше всего предоставить им полную свободу. Следуя вещам, ты перестаешь отделять себя от них. Предоставляя эмоциям полную свободу, ты никогда не соскучишься. {Там же
Однако будет не лишним еще раз подчеркнуть, что "ты" никогда не сможешь следовать "вещам", если ты не понял, что в действительности в тебя нет другой альтернативы, поскольку ты и вещи -- это один и тот же процесс, текущее-в-настоящем Дао. Ощущение, что между тобой и вещами есть различие, также относится к этому процессу. Делай, что хочешь, ты не можешь устранить это ощущение. Не делай, чего хочешь, ты все равно не можешь устранить это ощущение. Существует только поток и его разнообразные завихрения: волны, пузыри, брызги, водовороты и омуты -- причем этот поток *есть* ты!
На этом можно было бы остановиться -- если бы не одно обстоятельство: на все вышесказанное современная аудитория, как правило, реагирует целым шквалом вопросов. Вместо того, чтобы реально пережить течение-в-настоящем -- после чего все само по себе прояснится, -- люди желают вначале получить всевозможные предварительные гарантии того, что это безопасно и полезно. Кроме того, люди хотят узнать, "работает" ли такое понимание в качестве жизненной философии. Разумеется, работает, причем очень эффективно, поскольку сила, или добродетель *дэ*, возникает спонтанно -- или, как сказали бы христиане, не по воле нашей, а по милости Господней. Ведь, если ты постиг, что ты -- Дао, ты непроизвольно начинаешь являть его магию, однако магия, как и милость, относится к вещам, на которые никто не может претендовать. Лао-тзы выразился так: "Когда свершаются добрые дела, Дао не претендует на них".
По аналогии с утверждением, что описанное Дао не есть подлинное Дао, можно сказать, что дэ (добродетель или добродетельность) как пример для подражания или предписание не есть подлинная дэ. Давайте напомним себе, что в основе даосизма лежит постижение того, что описание мира входит в состав подлинного мира, но не совпадает с подлинным миром. Как путь созерцания, это означает осознавать жизнь, не думая о ней, а затем продолжать осознавать ее даже во время мышления - так, чтобы мысли не путались с реальностью. Это звучит противоречиво лишь до тех нор, пока человек не пережил этого сам, следуя, например, указаниям, которые даны в конце второй главы
Добродетель в данном случае больше напоминает целительные свойства растения - близкие к силе и даже магии, если под магией понимать чудесные и благоприятные события, происходящие спонтанно.
Таким образом, дэ изначально присутствует в "чудесных" свойствах растений, в строении глаз и ушей, в кровообращении и строении нервной системы - поскольку все это возникает без нашего сознательного вмешательства. Поэтому в тех культурах, где принято ограничивать определение "я" умением управлять сознательным вниманием, все эти проявления приписывают внешнему Богу или же "бессознательному механизму"
Однако для даосов дэ не подразумевает ничего, кроме наших естественных проявлений, ведь "обычное сознание (син) и есть Дао". Кроме того, дэ - это необычная и поэтому примечательная естественность мудреца, его спонтанное не-само-сознательное умение вести общественные и практические дела, которое Джон Лилли назвал "контроль случайностей".
Высшая добродетель (дэ) [преднамеренно] не
добродетельна,
И поэтому есть добродетель.
Низшая добродетель не перестает быть
добродетельной,
И поэтому не есть добродетель.
Высшая добродетель не прибегает к силе,
Однако ничто не остается несделанным.
Низшая добродетель использует силу,
Однако ничего не достигает.
Величайшее совершенство кажется несовершенным;
Но использовать его можно без конца.
Величайшая полнота кажется пустой;
Однако польза от нее безгранична.
Величайшая прямизна кажется кривой.
Величайшая искусность кажется, неуклюжей.
Величайшее красноречие кажется
косноязычным.
Лучший воин не похож на воина;
Лучший боец не впадает в ярость;
Лучший завоеватель не принимает участия в походе;
Лучший работодатель держится скромнее своих
работников.
Однако все это не предполагает сознательного самоуничижения, само наказания или напускного смирения в присутствии Того, Кто больше нас самих. Это больше напоминает невинную практичность кошки - мудрец "знает" неестественность мира людей, но остается свободным от нее.
Можно сказать, что дэ есть природная добродетель, основанная на внутреннем чувстве и тем самым отличающаяся от искусственной добродетели, основанной на выполнении заповедей
Чжуанцзы говорит, что иметь причудливый ум может оказаться полезнее, чем иметь причудливое тело. Он сравнивает горбуна с огромным деревом, которое достигло большого возраста благодаря своей добродетели: оно бесполезно для людей, так как его листья несъедобны, а его ветви извилисты и покорежены. Здоровых и стройных, с общепринятой точки зрения, молодых людей набирают и армию, прямые и ровные деревья срубают на древесину, тогда как мудрец остается совершенным в обличии несовершенства, подобие которому мы видим в сучковатых соснах и скалистых холмах на китайских пейзажах.
- В чем тайна твоего искусства?
- Тайны нет, ваше высочество, - ответствовал Цин, - и все же что-то такое есть. Когда я собираюсь сделать подставку, я забочусь о том, чтобы моя созидательная энергия была на высоте. Прежде всего я довожу ум до полного покоя. Проходит три дня в этом состоянии, и я забываю о награде, которую могу получить. Проходит пять дней, и я забываю о славе, которую могу приобрести. Проходит семь дней, и я перестаю осознавать свои четыре конечности и физическое состояние. Затем я забываю о том, что выполняю заказ императорского двора, и мое искусство становится совершенным, а все внешние препятствия уходят.. То, что кажется сверхъестественным в моей работе, появляется исключительно благодаря этому
Ланцелот Уайт пишет:
Мысль родилась из неудачи. Когда действие удается, ничто в нем не привлекает нашего внимания; мыслить же означает свидетельствовать о недостаточной приспособленности, и чтобы рассмотреть последнюю, мы должны остановиться. Лишь в том случае, когда человеческий организм в какой-то ситуации не может достичь желаемого результата
Однако даосы говорят также, что человек имеет больше шансов выжить тогда, когда он не одержим стремлением любой ценой продлевать свою жизнь, и что сила (дэ) открыта для тех, кто не ищет силы и не прилагает усилий.
Беспокоиться о выживании означает изнурять себя, тогда как искать могущества и использовать силу означает перенапрягать себя. Больше всего шансов на выживание имеет человек, плывущий по течению без усилий, - ведь Иисус тоже учил, что не нужно заботиться о завтрашнем дне,
Однако не вызывает сомнений, что попытки перестать беспокоиться - это все еще стремление контролировать, тогда как в духе у-вэй вы должны предоставить себе свободу беспокойства, "дать уму волю думать, о чем он пожелает" (Ле-Цзы).
Перспектива реальной смерти и страх перед возможным несуществованием придают жизни выразительность и важность.
+++
Сянь-даосизм, со всеми его йогическими и алхимическими практиками для достижения бессмертия или, по крайней мере, долголетия, почти во всем был противоположностью учений Лао-Цзы и Чжуанцзы. Такие практики, должно быть, существовали уже во времена Чжуанцзы, потому что он высмеивает их:
Делать вдох и выдох, втягивать воздух и снова его выпускать, потягиваться, как медведь, или изгибаться, как цапля, заботясь лишь о долголетии, - все это надуманное Дао (дао-инь), которое практикуют гигиенисты, надеющиеся прожить столько, сколько Пэн-Цзы.
поскольку пробужденный знает, что подлинные сиддхи - это все происходящее во вселенной.
Позволь уху слышать то, что оно желает слышать, позволь глазу видеть то, что он желает видеть, позволь носу обонять то, что он желает обонять, предоставь устам говорить то, о чем они желают говорить, пусть тело занимает положение, в котором оно чувствует себя удобнее всею, пусть ум делает псе, что пожелает. Все, что ужи желают слышать, - это музыка, и лишить их этого означает ограничить слух; все, что глаза желают видеть, - это чувственная красота, и лишать их этого означает уязвить зрение; все, что нос желает обонять, - это душистые растения шу (кизил) и лан (орхидея), и лишиться их означает ущемить обоняние. Все, о чем уста желают говорить, это о хорошем и плохом, и если им это запретить, знания будут неполными. Все, что нужно телу для комфорта, - это тепло и хорошая пища; не дайте ему этого, и вы лишите человека самого естественного и существенного. Все, о чем мечтает ум, - это свободно путешествовать по своему усмотрению, и если у него не будет этой свободы, сама природа человека окажется подавленной и извращенной. Тираны и угнетатели притесняют нас всеми этими способами. Давайте же избавимся от них и будем счастливо жить до самой смерти Ле-Цзы
Однако этот отрывок легко может быть понят неправильно, если его прочесть в отрыве от идеи Чжуанцзы о "голодании сердца (ума)" (син чжай). Мнение Чжуан-Цзы поэтому поводу снова вложено в уста Конфуция, который обращается к тому, кто долго и безрезультатно голодает по религиозным или каким-то другим причинам.
Ты пытаешься объединить себя и поэтому слушаешь не ушами, а сердцем; ты слушаешь не сердцем, а духом (ци). * [Позволь] слуху прекратиться в ушах, [позволь] мышлению (или символам) прекратиться в уме. Тогда дух станет всеобъемлющей пустотой, которую включает в себя одно лишь Дао. Эта пустота и есть голодание сердца (ума).
Некоторые наши психотерапевты говорят в таких случаях: "Оставьте свой ум в покое!" - что явно соответствует представлению Чжуанцзы о "голодании ума". Таким образом, "попытки объединить себя" сводятся к стремлению подчинить организм авторитарному правлению. Здесь можно провести параллель с психологией индийской йоги. В "Гите" говорится:
Человек, достигший единства с Божеством и познавший истину, мыслит: "Я не делаю ничего", ибо в видении, слышании, осязании, обонянии, вкушании, ходьбе, сне, дыхании, речи, поглощении, выделении, открывании и закрывании глаз - во всем этом он осознает, что только органы чувств заняты чувственными объектами
Во многих культурах людей воспитывают так, что они не доверяют своему организму и с самого раннего возраста учатся контролировать свои мысли, эмоции и желания с помощью мышечных усилии, как-то: сжимания зубов или кулаков, пристального всматривания, чтобы лучше видеть, задержки дыхания, напряжения диафрагмы или заднего прихода для сдерживания эмоций. Эти усилия, как правило, не помогают достичь желаемого, потому что нервная система состоит не из мышц, а из электрических цепей, а для настройки радио не пользуются молотком. Детей воспитывают в таком духе только невежественные люди, которые думают, что одной лишь силой можно добиться чего угодно. Это напоминает историю о жующем сигару техасце, который запряг котенка, чтобы разогнать сломанный "Кадиллак". Когда наблюдатели сказали ему, что это все равно бессмысленно, он ответил: "Ну, это мы еще посмотрим. У меня же есть кнут!"
=========
(как уж говорилось, некоторые книги читаны не раз; потому и выписки из одной и той же книги могут появляться в несколько приемов)Алан Уотс ЭТО ОНО
также показывает, что просветление есть не что иное, как полная отдача себя состоянию здесь-и-сейчас. Вопрос о том, как достичь просветления, заключается главным образом не в том, «что мне следует делать в будущем, чтобы достичь его?», а в том, «что из того, что я делаю в настоящий момент,
мешает мне реализовать его прямо сейчас?» Ответ таков: все то в нас,
что основывается на Эго, упорствует в утверждении нашей собственной
отделенности и сопротивляется признанию той разумности, которая живет во всех нас, — Любви, как выразился Данте в финале «Божественной комедии», «к которой движется все творение».
Сердцевину такого переживания составляет, надо полагать, убеж-
денность или интуитивная уверенность в том, что целью и осуществле-
нием всякой жизни является непосредственное мгновение «сейчас»,
какова бы ни была его природа. Из этого озарения разливается эмоци-
ональная экстатичность, чувство интенсивного облегчения, свободы и
легкости, а часто и почти невыносимой любви к миру, которая, тем не
менее, остается вторичной. Нередко наслаждение переживанием пута-
ют с самим переживанием, интуитивное прозрение теряется среди эк-
стаза, так что, пытаясь удержать вторичные эффекты опыта, человек
пропускает его суть — то, что происходит именно сейчас, даже если оно
и не экстатично.
Или же в случае, который приводит Уильям Джеймс:
Словно сами небеса раскрылись и излились лучами света и славы. И
не на мгновение только, но весь день и всю ночь как будто потоки
света и славы протекали через мою душу, и я изменился, и все кругом
стало новым. Изменились лошади мои, и свиньи, и все остальное.
Но ясность будет также подразумевать прозрачность, то есть ощуще-
ние, что противостоящий нам мир больше не является препятствием, а
тело бременем. В уме буддиста это самым естественным образом бу-
дет ассоциироваться с учением о том, что реальность — это неощути-
мая и невыразимая пустота (шуньята).
Я вернулся в зал и был уже готов сесть на свое место, как все вокруг
изменилось. Открылся широкий простор, и земля выглядела как бы
осевшей... Я оглядывался по сторонам, и вверх, и вниз, вся Вселен-
ная со всеми своими многочисленными осязаемыми предметами пред-
ставала теперь совсем по-другому: то, что прежде было отвратитель-
ным, вместе с неведением и страстями, теперь виделось не чем иным,
как истечением моей собственной изначальной" природы, которая са-
ма по себе оставалась сверкающей, подлинной и прозрачной (1).
Подобно тому как одно и то же ощущение боли можно описать и
как горячее, и как холодное, так и описания интересующего нас пере-
живания могут принимать формы, которые кому-то покажутся взаи-
мопротиворечивыми. Кто-то может сказать, что нашел решение всей
загадки жизни, но почему-то не способен облечь его в слова. Другой
скажет, что никакой загадки никогда не было, а значит, нет и никакого
ее решения, поскольку в его переживании с очевидностью выяснилась
неуместность и искусственность всех наших вопросов. Один заявляет
о своей убежденности, что нет никакой смерти, что его истинная са-
мость так же вечна, как Вселенная. Другой утверждает, что смерть
просто перестала иметь для него значение, ведь настоящий момент
совершенен настолько, что не требует никакого будущего. Кто-то чув-
ствует себя захваченным и соединившимся в одно целое с какой-то
иной жизнью, которая бесконечно отличается от его собственной. Но,
подобно тому как сердцебиение можно рассматривать и как то, что с
вами происходит, и как то, что вы сами делаете, — в зависимости от
точки зрения, — так же человек почувствует в своем переживании не
трансцендентного Бога, а собственную подлинную природу. Кто-то по-
чувствует, что его Эго, или самость, так расширилось, что объемлет
собой целую Вселенную, тогда как кто-то другой осознает, что совсем
потерял себя, а то, что называлось его Эго, всегда было всего лишь
абстракцией. Один будет описывать себя бесконечно обогатившимся,
в то время как другой скажет, что его забросило в такую абсолютную
бедность, где даже собственные тело и ум ему не принадлежат и нико-
му в мире нет до него дела.
Это было как-то утром в начале лета. Над липами мерцала серебрис-
тая дымка. В воздухе густо разливался их аромат. Температура была
ласковой. Я помню — и мне не нужно специально вспоминать это, —
как я взобрался на пень и внезапно почувствовал себя погруженным
в Это (Itness). Тогда я не называл это так. У меня не было нужды в
словах. Это и я были одним целым (2).
Просто «Это», «Оно», как в тех случаях, когда мы обозначаем грамма-
тическую превосходную степень, или точное попадание, или интенсив-
ную реальность, или то, чего мы всегда искали. Не просто средний род
какого-то объекта, а нечто еще более живое и гораздо более обширное,
чем наше персональное; то, для чего мы используем простейшее из
слов, потому что у нас нет для него никакого- слова вообще.
Никому и в голову не придет, что симфонии надлежит улучшаться в своем качестве по ходу исполнения и что все дело для исполнителей заключается в достижении ее финала. Суть музыки раскрывается в каждом мгновении ее исполнения и слушания
Алан Уотс. Космология радости
Чувство "я" больше не сосредоточено внутри кожи. В противоположность этому, я как индивидуальное существо, кажется, вырастаю из остальной вселенной, подобно волоску на голове или оконечности моего тела, так что мой центр - это также центр всего остального. Я обнаруживаю, что в обычном сознании я по привычке пытаюсь оторвать себя от всей целостности, что я постоянно занимаю по отношению к ней оборонительную позицию. Но что я пытаюсь защищать? Только изредка мои защитные реакции направлены на то, чтобы предотвратить физическую опасность или увечье. По большей же части я защищаю свою защиту - оборонительные рубежи вокруг оборонительных рубежей вокруг пустоты.
Я прослеживаю в обратном направлении лабиринты своего мозга, вновь прохожу по бесчисленным закоулкам, где я когда-то, описав множество кругов, в конце концов заблудился и потерял ту первобытную тропинку, по которой вошел в этот лес. Обратно в прошлое, глубже и глубже в сужающиеся проходы к тому месту, где сам проход является странником - к тоненькой веренице молекул, постоянно пытающихся методом проб и ошибок выстроиться в нужном порядке, чтобы стать центром органической жизни. Все дальше и дальше назад, через вечное кружение в танце на поистине астрономических просторах вокруг ядерных зародышей мира, вокруг этих средоточий бытия, пребывающих столь же глубоко у первоистоков материи, сколь далеки от нас в космосе другие галактики.
Все глубже и глубже, но внезапно на свободу - на свободу из этих космических лабиринтов, на свободу, чтобы осознать, что я, ослепленный путешественник, в глубине своей тождественен забытому, но столь знакомому, вызывающему к жизни целый мир, изначальному импульсу, высшему единству, сокровенному свету, естеству, которое есть в большей мере мое "я", нежели я сам.
Незыблемое основание, в котором я желал утвердиться, оказалось центром, направляющим мои поиски. Неуловимая субстанция, из которой соткана вселенная, теперь обнаруживается в каждом движении моей руки. Как мне вообще удалось потеряться? Зачем мне понадобилось так долго путешествовать по запутанным туннелям, чтобы стать трепещущим сгустком защищающейся защиты - своим повседневным "я"?
Войдя в дом, я обнаруживаю, что вся комнатная мебель жива. Все вокруг подает мне знаки. Столы столятся, посуда посудится, стены стенятся, арматура арматурится - все это события, а не вещи.
Жизнь, по своей сути, является действием, однако никто и ничто не совершает его. Для него нет никакой необходимости случаться ни сейчас, ни в будущем. Это действие движения, звучания и цвета, и подобно тому, как никто не совершает его, оно не случается ни с кем. Проблем жизни просто не существует. Жизнь - это всецело бесцельная игра, цветение, смысл которого в нем самом
Боль и страдания - это крайние проявления игры, но, по большому счету, во вселенной нечего бояться, ведь, что бы ни происходило, оно ни с кем не происходит! Никакого эго вообще не существует. Эго напоминает кувырок, знание о знании, страх перед страхом. Этот причудливый завиток, еще одно необычное ощущение, нечто типа отдачи или эха, напоминающего непостоянство сознания, как и при беспокойстве".Как непривычно естественно видеть, что боль - больше не проблема! Ведь боль вызывает затруднения только тогда, когда самосознание блокирует мозг и заполняет его коридоры повторящимся эхом - отвращение к отвращению, страх перед страхом, содрогание от содрогания, вина из-за вины - искаженные мысли, пойманные в круги бесконечных повторений
Трудность в том, что, принимая за разум обычные воспоминания, мы рассматриваем отдельные сообщения из этого хранилища информации как осмысленные комментарии к тому, что делаем в текущее мгновение. Так же как и от избытка спиртного, от избытка самосознания мы начинаем чувствовать, что двоимся, и принимаем этот двоящийся образ за два различных своих "я" - ментальное и материальное, контролирующее и контролируемое, благоразумное и спонтанное. Так, вместо того, чтобы просто страдать, мы страдаем от страдания, а затем страдаем от страдания от страдания.
Мы теряем связь со своим подлинным естеством, представляющим собой не совокупность образов, а великое самостоятельное действие текущего мгновения, о котором у нас еще нет воспоминаний. Поэтому, передавая инициативу нашим отражениям и живя с оглядкой на прошлое, мы находимся не совсем здесь и поэтому всегда немножко опаздываем на праздник. Но что может быть очевиднее понимания, что прошлое проистекает из настоящего, как расходящиеся волны за кормой корабля, и что если уж нам суждено жить в этой жизни, лучшее место для этого здесь?
Наш язык, можно сказать, обязывает нас выражать эту точку зрения неправильно - так, будто "мы", которые должны быть чутки в отношении намерений организма, которые должны своевременно реагировать на его побуждения, являемся чем-то отличным от организма. К несчастью, наши выражения построены по тому же принципу, что и социальный вымысел, отделяющий сознательное внимание от остального мира и делающий его независимым действующим лицом, которое направляет наши действия. Таким образом мы остаемся в неведении относительного того, чем является наше эго, действующее лицо или сознательная воля.
Наша проблема - чувство неуверенности и неловкости - возникла потому, что мы упустили из виду огромный диапазон любви, лежащий между формальной дружбой и половым актом. Поэтому мы боимся, что как только наши отношения переступят порог формальной дружбы, мы сразу же скатимся до крайностей сексуальной распущенностиНезаполненный промежуток между братской духовной любовью и сексуальной любовью соответствует размежеванию духа и материи, ума и тела - причем мы привыкли разделять их таким образом, чтобы каждое наше предпочтение или действие относилось к одной стороне. Между этими двумя крайностями нет плавного перехода, и поэтому братская любовь становится безвкусной, а сексуальная любовь грубой. Вот и получается, что отход от братской любви не может не быть стремительным падением в противоположную крайность. Таким образом, тонкие и чудные возможности, находящиеся между этими двумя полюсами, оказываются полностью потерянными. Другими словами, большая часть спектра любви требует отношений, которые мы не можем себе позволить
Я не имею ни малейшего представления, как можно исправить это положение вещей в обществе, в котором достоинство личности определяется тем, насколько ей удается держаться в стороне от других, и в котором многие не допускают даже мысли о том, чтобы держать руку того, с кем их не связывают семейные или сексуальные отношения.
И если окажется, что в этой вселенной человек не чувствует и не мыслит себя отдельным субъектом, противостоящим враждебным и угрожающим объектам, мы получим не только космологию единства, но и космологию радости.
+++
Алан Уотс
КНИГА О ТАБУ НА ЗНАНИЕ О ТОМ, КТО ТЫ
ИГРА В ЧЕРНОЕ-И-БЕЛОЕ
Хотя звуки высокой частоты могут длиться долго и казаться нам непрерывными, в действительности в их основе лежит колебание, фаза которого постоянно изменяется. Каждый звук фактически представляет собой последовательность импульсов и промежутков тишины между ними. Однако наши уши не замечают промежутков тишины, если они чередуются с импульсами слишком быстро. Мы замечаем интервалы между импульсами только в звуках нижних регистров органа, когда частота колебаний настолько низка, что слух может уловить неоднородность звука. Свет также представляет собой не постоянный чистый свет, а чередование промежутков света и темноты. Он тоже приходит к нам в виде волн, которые имеют структуру импульсов с интервалами отсутствия сигнала между ними.
Хотя глаза и уши фактически регистрируют и максимум, и минимум во всех этих вибрациях, этого нельзя сказать об уме человека. Ведь наше сознательное внимание замечает только максимум. Темный, беззвучный интервал отсутствия сигнала игнорируется им. Это почти общий принцип: сознание не принимает во внимание интервалы, хотя без них оно не смогло бы зарегистрировать никаких сигналов.
Однако сознательное внимание, как правило, склонно к тому, чтобы под любым предлогом игнорировать эти интервалы. Большинство людей, например, думают, что пространство – это "просто ничто", если временно не принимать во внимание тот факт, что оно может быть заполнено воздухом. Из-за этой привычки не замечать пространственные интервалы мы не осознаем, что вся Вселенная (то есть все существование) является громадной вибрацией вещества/пространства
Мы часто говорим, что человек может мыслить только об одном предмете в каждый конкретный момент времени. Дело в том, что, глядя на мир по кусочкам, мы привыкли считать, что он состоит из отдельных объектов. Тем самым мы поставили себя перед необходимостью решать задачу о том, как эти объекты связаны друг с другом и каковы между ними причинно-следственные отношения. Но эта проблема не возникла бы вообще, если бы с самого начала помнили, что разделение мира на независимые части, вещи и события, причины и следствия – это просто способ его описания. Мы не видим мир целостно, как кошку, которая обладает одновременно и хвостом и головой.
Речь здесь идет об иллюзии это, о неспособности видеть, что каждый из нас представляет собой замаскированное Я.
Первый фактор, который ускользает от нашего сознания, состоит в том, что так называемые противоположности – свет и тьма, звучание и тишина, объекты и пространство, наличие и отсутствие, внешнее и внутреннее, появление и исчезновение, причина и следствие – суть взаимосвязанные полюса или аспекты одного и того же. Однако для обозначения этой Сущности у нас нет более подходящего слова, чем такие туманные понятия, как Существование, Бытие, Бог или Первооснова Бытия. По большей части все эти концепции остаются расплывчатыми идеями, которые не соответствуют у человека никаким ярким переживаниям.
Вторым фактором, который тесно связан с первым, является то, что мы настолько поглощены сознательным вниманием и так убеждены в реальности наблюдаемого, что этот поверхностный тип восприятия кажется нам единственным реальным способом наблюдения мира. При этом у нас возникает настолько удивительное представление о себе как о сознательном существе, что мы оказываемся полностью загипнотизированными этим нецелостным видением Вселенной. Мы действительно считаем, что этот мир представляет собой скопление отдельных вещей, которые каким-то непонятным образом оказались собранными вместе или, возможно, когда-то составляли нечто целое, развалившееся затем на куски. И при этом мы верим, что сами представляем один из таких объектов. Мы смотрим на каждую деталь мира в отрыве от всех остальных – как он сам по себе рождается и умирает. Поэтому мы в лучшем случае видим в нем лишь фрагмент чего-то целого или заменимую деталь какой-то большой машины. Крайне редко мы ясно видим, что так называемые вещи и события "идут вместе", как голова и хвост кошки, как отдельные звуки и интонации – нарастающие и угасающие, высокие и низкие – одного поющего голоса.
Другими словами, мы не играем в Игру в Черное-и-Белое – великую вселенскую игру в верх-и-низ, наличие-и-отсутствие, объекты-и-пространство, каждый-и-все. В противоположность этому мы играем в Игру Черное-против-Белого, или как чаще бывает, в Игру Белое-против-Черного. Ведь когда скорость чередования противоположностей незначительна, как бывает в случае дня и ночи или жизни и смерти, у нас создается впечатление, что темный или отрицательный аспект мира нам навязывается вопреки нашей воле. А затем, не понимая того, что положительный полюс и отрицательный полюс взаимосвязаны, мы начинаем опасаться, что Черное может победить в Игре. Однако Игра Белое-должно-победить – это уже не игра. Это борьба, которой сопутствует чувство хронического разочарования, потому что в ходе борьбы мы стараемся сделать что-то столь же бессмысленное, как попытки сохранить горы, но избавиться от долин.
Основная форма этой борьбы называется Жизнь-против-Смерти. Это так называемая борьба за выживание, которая, как предполагается, является реальной, серьезной задачей всех живых существ. В данном случае иллюзия держится на том, что (а) эта борьба временно успешна (мы продолжаем жить до тех пор, пока не умрем) и что (б) жизнь требует, от живущих усилий и изобретательности.
Ведь по большому счету смерть – это великое событие. До тех пор пока она не довлеет над нами, мы привязываемся к себе и всему, что окружает нас в жизни, проводя день за днем в привычном безысходном беспокойстве. При этом все, что связано со смертью, мы сознательно отодвигаем в самые отдаленные уголки ума. Но наступает время, когда мы узнаем, что наши дни сочтены. В этой ситуации у нас появляются идеальные условия для того, чтобы полностью отпустить себя (to let go of oneself). Если это происходит, человек оказывается освобожденным из тюрьмы своего эго. Поэтому вполне естественно, что смерть представляет собой уникальную возможность пробудиться к знанию своего подлинного Я, которое исполняет на космической сцене нашу Вселенную. А значит, смерть может быть поводом для большей радости.
Принимая во внимание наши сегодняшние воззрения относительно смерти, слова Гурджиева выглядят как рекомендация жить в кошмарном сне. Однако постоянное осознание смерти до неузнаваемости преображает мир в глазах человека. Он начинает видеть его медленно проплывающим мимо и почти прозрачным, подобным тонкой струйке голубого дыма, растворяющейся в воздухе. И при этом ему становится очевидно, что не за что цепляться, да и некому. Это наводит грусть только до тех пор, пока остается хотя бы малейшая надежда на то, что существует какой-то выход из сложившегося положения – что мы можем еще ненадолго продлить жизнь или что существует какая-то призрачная душа, с помощью которой наше эго выживет после смерти тела. (Этим я не хочу сказать, что не существует никакой жизни личности после смерти, – я говорю только, что вера в эту жизнь продолжает держать нас в рабстве).
Сказанное вовсе не означает, что мы не должны бояться смерти. Мы уже встречались с похожей ситуацией, когда я говорил о том, что нам вовсе не следует стремиться не быть эгоистичными. Подавление страха смерти еще больше усиливает его. Весь смысл здесь в том, чтобы знать – вне всяких сомнений – что "я" и все другие "вещи" и "личности", которые сегодня присутствуют, рано или поздно исчезнут. В конце концов это знание заставит тебя отпустить их, – но для этого ты должен чувствовать быстротечность жизни уже сейчас и так же ясно, как было бы в том случае, если бы ты только что свалился с обрыва в Большой Каньон. В действительности ты сорвался в пропасть еще тогда, когда родился, и поэтому цепляться за камни и людей, которые падают вместе с тобой, – совершенно бессмысленное занятие. Итак, если ты боишься смерти – бойся ее. Идея в том, чтобы отождествиться с этим страхом, дать возможность всему одержать верх – ужасам, привидениям, страданиям, мимолетности, разрушению. И тут ты открываешь нечто удивительное и до сих пор невообразимое: ты никогда не умрешь, потому что ты никогда не рождался. Ты просто забыл, кто ты.
Обратим внимание на то, что английское слово person (личность) происходит от латинского слова persona, которое вначале означало маску с рупором у рта. Такими масками пользовались актеры, выступавшие на сценах открытых амфитеатров в Древней Греции и Риме. Это были маски, через (per) которые до зрителей доходил звук (sonus). Смерть отрывает нас от persona точно так же, как актеры снимают маски и костюмы в гримерной, которая находится за сценой. И подобно тому как друзья актеров идут за сцену для того, чтобы поблагодарить их за хорошее представление, друзья умирающего должны собраться для того, чтобы помочь ему выйти из своей смертной роли. Им следует отдать ему должное за участие в представлении и, даже более того, отметить с шампанским или с помощью каких-то других ритуалов (которые умирающий выбирает по своему вкусу) великое пробуждение смерти.
Но если это фундаментальное единство индивидуального "я" и всего мира человека и Вселенной реально, как могло случиться, что наше поверхностное сознание даже не догадывается об этом?
+++
КАК БЫТЬ ИСКУСНЫМ ПРИТВОРЩИКОМ
Тебе сказали, что ты "пришел в этот мир" для того, чтобы некоторое время пожить в нем в мешке из кожи. И ты настолько поверил в эту мистификацию, что до сих пор притворяешься "всего лишь маленьким я". Но в действительности ни одна из вещей во Вселенной и ни одно из событий, происходящих в ней, неотделимы от всего сущего. Таким образом, единственно реальные Ты и Я – это Целое. По этой причине оставшаяся часть книги будет попыткой сделать это столь очевидным, что ты не просто поймешь это на словах, но и почувствуешь, что так оно и есть.
Мы склонны использовать слово "я" для обозначения чего-то внутри тела, но, по существу, к телу не относящегося. Ведь большая часть процессов, протекающих в теле, происходит так же независимо от "я", как и внешние события. Таким образом, получается, что слово "я" мы используем для обозначения центра волевого поведения и сознательного внимания.
И в то же время "я" обычно связывают с каким-то местом в теле, хотя разные люди говорят при этом о разных местах. В некоторых культурах принято считать, что "я" локализовано в области солнечного сплетения. Среди китайцев, например, распространено мнение, что син – ум-сердце или душа – находятся в центре груди. Но большинство людей Запада склонны считать, что их эго живет в голове, тогда как все другие члены тела болтаются в пространстве вокруг этого центра. Им кажется, что эго пребывает внутри головы сразу же за глазами и где-то между ушами. Это можно себе представить следующим образом: под сводом черепа сидит оператор в наушниках и наблюдает за телеэкранами, которые подключены к глазам. Перед ним находится огромная панель с приборами и переключателями, с помощью которых можно приводить в действие различные части тела'. Информация со всего тела поступает на эту панель управления. Глядя на нее, оператор судит о том, ведет ли тело себя так, как он хочет.
Хотя воспоминания и являются гораздо более изменчивыми и ненадежными источниками информации, нежели фотоснимки или магнитные ленты, их наполнение составляет неотъемлемую часть деятельности эго. Благодаря воспоминаниям нам кажется, что "я" – то есть мой человечек внутри головы – представляет собой нечто намного более постоянное, чем окружающая обстановка. Может показаться, что сознательная личность – это раз и навсегда установленное зеркало, которое отражает происходящие с человеком события. Это в свою очередь усиливает чувство изолированности человека и его убежденность в том, что личность меняется намного медленнее, чем внешние события и внутренние эмоции.
В результате создается устойчивое впечатление, что "я" – это независимый наблюдатель происходящего. . Но в действительности память – это устойчивая структура движения, скорее напоминающая вихрь, а не какую-то неизменную сущность – подобную зеркалу, восковой дощечке или листу бумаги.
Все наше внутреннее является внешним, частью этого физического мира. Но в свою очередь все внешнее не обладает цветом, формой, весом, температурой и движением без наших "внутренностей", которыми являются мозг и нервная система. Мир наделен всеми этими качествами только в связи с мозгом, который в свою очередь является его частью.
Куда бы люди ни помещали свое эго и в какой бы мере они ни отождествляли его со своим физическим телом, почти всегда их мнения сходны в том, что "я" человека не выходит за пределы его кожи. Кожа всегда рассматривается как стена или грань, которая явно отделяет человека от окружающего мира. И это несмотря на то, что она пронизана микроскопическими порами, поглощающими воздух, и многочисленными нервными окончаниями, дающими нам сведения о происходящем вокруг. Кожа не только информирует нас о мире, но и дает миру сведения о нас: это не просто барьер, это еще и мост. Тем не менее мы глубоко убеждены в том, что за пределами "стен этой плоти" находится враждебный мир, которому почти нет до нас дела. И поэтому мы вынуждены тратить огромные усилия на то, чтобы влиять на него, привлекать его внимание либо добиваться изменения его отношения к нам. Мы знаем, что мир был до нашего рождения и будет продолжать существовать после нашей смерти. И поэтому нам кажется, что мы живем в нем временно, в роли его незначительных фрагментов, в полном одиночестве и отрыве от других.
Эта иллюзия имеет свою историю в традициях нашего мышления – в образах, стереотипах, мифах и языке, которым пользуется человечество в течение тысячелетий для того, чтобы описывать происходящее. Влияние, которое все эти средства оказывают на наше восприятие, может быть по праву названо гипнотическим. Иллюзорные переживания под гипнозом могут быть очень яркими и казаться реальными человеку даже после того, как он уже вышел из состояния так называемого "гипнотического транса".
Все обстоит так, как если бы человечество договорилось до того, что ввело себя в гипнотическое состояние, в котором иллюзия его кажется совершенно реальной
…Таким образом, сеть стала одним из неотъемлемых атрибутов человеческой мысли. Но при этом она остается образом, существующим лишь в нашем сознании. Ведь точно так же, как невозможно воспользоваться линией экватора, чтобы увязать сверток, точно так же реальный извилистый мир протекает, как вода, через наши воображаемые сети. Как бы детально мы ни разделяли, пересчитывали и классифицировали все составляющие этот мир вещи и события, наш труд будет всего лишь одним из способов описания мира – мира, который реально неделим.
Вопросы, на которые слишком долго не удается найти ответы, нужно всегда проверять на предмет того, правильно ли они поставлены.
Хорошим примером в данном случае служит проблема причины и следствия. Не задумываясь раздели процесс на две части, забудь, что ты сделал, а затем столетиями решай головоломку о том, как эти части связаны между собой. То же самое можно сказать и о "форме" и "материи". Поскольку никому до сих пор не посчастливилось обнаружить бесформенный кусок материи или нематериальную форму, уже давно должно быть очевидно, что с Керамической Моделью что-то не ладится. Мир не создан из материи точно так же, как деревья не "сделаны" из дерева. Мир – это не форма и не материя, потому что эти два слова используются для грубого описания одного и того же процесса, о котором мы получаем смутное представление, произнося слова "мир" или "существование". Однако в наш здравый смысл очень глубоко внедрилась одна иллюзия – мы верим, что каждая форма наполнена какой-то фундаментальной "субстанцией" или сделана кем-то из нее.
Таким образом, для понимания происходящего недостаточно описать, определить и попытаться понять вещи и события, анализируя их составные части и выясняя "как они устроены". Подобный анализ говорит нам немало, но все же не больше половины всей информации об объекте. В наши дни ученые все больше убеждаются в том, что вещи нельзя рассматривать в отрыве от окружающего мира и событий, происходящих в нем в момент наблюдения. В таком случае описание вещи или события обязательно должно включать в себя характеристику окружения. А значит, любая вещь идет вместе со своим окружением настолько тесно и нераздельно, что между ними очень трудно провести грань.
Однако в настоящее время мы описываем индивида с помощью своего узкого сознательного "луча", за рамками которого остается все поле его взаимосвязей с миром, или его окружение. Не удивительно, что мы и чувствуем себя соответственно. "Индивид" – это латинский аналог греческого слова "атом", которое обозначает то, что дальше уже нельзя делить на части. Мы не можем отрубить человеку голову или вынуть его сердце и тем самым не погубить его. Но с таким же успехом мы можем убить человека, если изолируем его от окружающей среды. Это означает, что единственным настоящим атомом является Вселенная – полная система взаимосвязанных "вещей-событий", которые можно разделить только на словах. Ведь человека не собирают как машину. Его жизнь в мире не начинается с того, что голову прикручивают к шее, мозг соединяют с легкими, а к сердцу приваривают вены. Голова, шея, сердце, легкие, мозг, вены, мышцы и железы внутренней секреции – все это разные слова для обозначения одновременных и взаимосвязанных событий.
По аналогии с этим можно утверждать, что индивид отделен от своего окружения лишь на словах. Хотя это не очевидно, тебя вводит в заблуждение твое имя. Путая слова с тем, что они обозначают, постепенно ты пришел к тому, что поверил в свою отделенность на том основании, что у тебя есть отдельное имя. Это означает – скорее даже буквально – что тебя заколдовали.
Почти никто не знает, например, что наши самые сокровенные мысли и эмоции в действительности не являются нашими собственными. Ведь мы мыслим с помощью языка и образов, которые были не изобретены нами, а получены в процессе воспитания в обществе. Мы заимствовали эмоциональные реакции у своих родителей. Страх перед смертью мы также переняли у них, глядя на всю суету, которая начинается, когда кто-то заболевает или умирает. Наше социальное окружение оказывает на нас такое влияние именно потому, что между нами и обществом существует глубокая взаимосвязь. Общество – это продолжение наших ума и тела.
Общество в том виде, в каком мы его знаем, ставит ребенка в подобные ситуации каждый день, начиная с его самого раннего детства. Прежде всего ребенку внушают, что он ответствен за свои действия и может сам, независимо от других, решать, о чем ему думать и как себя вести – то есть что он является чем-то типа маленькой Первопричины. И он начинает в это верить именно потому, что это не так. В какой-то мере эта бессмыслица связана с тем, что слово "должен" иногда выражает условие ("Для того, чтобы быть человеком, у тебя должна быть голова"), а иногда требование ("Ты должен убирать свои игрушки"). Дети, разумеется, путают эти ситуации, что приводит их в замешательство. Никто не прилагает усилий для того, чтобы обладать головой. В то же время родители утверждают, что для того, чтобы ребенок был здоров, он должен регулярно ходить на горшок, пытаться уснуть и прилагать усилия для того, чтобы сосредоточить внимание. Можно подумать, что всего этого достигают напряжением мышц.
Существование в ситуации, напоминающей замкнутый круг, – это игра с самопротиворечивыми правилами. Она обрекает игроков на постоянное разочарование, подобно попыткам изобрести вечный двигатель, работающий по законам ньютоновской механики, или решить задачу трисекции угла с помощью циркуля и линейки. Вот примеры самопротиворечивых правил игры в общество:
Первое правило игры гласит, что это не игра.
Играть должны все.
Ты должен (или должна) любить нас.
Ты должен (или должна) продолжать жить.
Будь собой, но играй логичную и приемлемую роль.
Держи себя в руках и в то же время веди себя естественно.
Старайся говорить правду.
По существу, эта игра требует от играющих естественного поведения нескольких типов. Оставаться в живых, любить, вести себя раскованно, говорить правду – все это спонтанные формы поведения. При отсутствии психических препятствий каждая форма поведения в нужный момент происходит "сама по себе" точно так же, как пищеварение и рост волос. Однако как только мы начинаем прилагать усилия, все это приобретет тот неестественный, надуманный и лживый оттенок, который не нравится никому. Наше поведение становится жалким и неполноценным, как искусственные цветы или тепличные овощи. Жизнь и любовь рождает необходимость прилагать усилия, но усилия не продлевают жизни и не способствуют возникновению любви. Глубокая вера – в жизнь других и себя – является тем фактором, который позволяет спонтанному проявиться спонтанно, а значит вовремя и так, как нужно. Все это, конечно, связано с риском, потому что жизнь и другие люди не всегда ведут себя так, как нам бы того хотелось. Но вера – это всегда дерзание, потому что сама жизнь представляется нам рискованной игрой, ставки в которой необычайно велики. Но если мы устраним из игры весь риск, попытаемся достичь стопроцентной уверенности в ее удачном исходе, мы тем самым лишим эту игру смысла.
+++
Да будет известно, что иллюзия эго не является неотъемлемой чертой индивида и его человеческого организма. Человек может существовать и выражать свою индивидуальность и без этой иллюзии! Ведь он является неповторимым проявлением Целого точно так же, как каждая ветвь – это уникальный отросток дерева. Чтобы проявить свою индивидуальность, каждая ветвь должна быть у своего основания соединена с деревом, а независимо движущиеся пальцы должны принадлежать одной руке. Едва ли можно преувеличить важность утверждения о том, что различия не подразумевают отделенности. Голова и ноги отличаются по внешнему виду и по функциям, но не существуют при этом сами по себе. И хотя человек не связан со Вселенной физически, как ветвь – с деревом, а ноги – с головой, тем не менее человек и Вселенная соединены, и притом удивительно сложными физическими связями. Смерть индивида – это не переход индивида у другую вселенную, а просто исчезновение одного из проявлений этой вселенной. Труп похож на отпечаток ноги или эхо – это растворяющийся след, оставшийся в мире на том месте, где Я перестало животворить.
Таким образом, различие между индивидами имеет великий смысл, ведь разнообразие – украшение жизни. Но этот смысл не становится более глобальным, когда человеку в ходе воспитания в обществе прививают самопротиворечивое определение индивидуальности. Наше общество – то есть мы сами, каждый из нас – определяет человека как замкнутый круг, приказывая ему быть свободным и отдельным от мира. Однако он по сути таковым не является, ведь если бы он был свободным и отдельным, сам этот приказ был бы бессмысленным. При таких условиях обществу удается лишь внушить ему иллюзию отдельности подобно тому, как слова гипнотизера создают иллюзию у испытуемых.
Одураченный таким образом индивид – вместо того, чтобы выполнять свою уникальную функция в мире, – разочаровывается, тратя вес свои силы на достижение самопротиворечивых целей. Поскольку все теперь считают его отдельной личностью, пойманной в неразумной и враждебной Вселенной, его главной задачей становится стремление перехитрить Вселенную и подчинить себе природу. Очевидно, что это абсурдно, и поэтому его учат жить и работать для будущего, ведь в настоящем он никогда не достигнет цели. Вскоре он начинает верить, что его невозможное желание в конце концов исполнится, если не для него, то по крайней мере для его детей. Таким образом, мы вывели тип человеческих существ, которые не способны жить в настоящем – то есть по-настоящему.
Ведь если ты не можешь полноценно жить сейчас, будущее для тебя всегда будет призраком. При этом отпадает всякий смысл делать планы на будущее, потому что ты никогда не сможешь наслаждаться им. Ведь когда твои планы наконец осуществятся, ты будешь уже бредить каким-то другим будущим. Ты никогда, никогда не сможешь развалиться и с полным удовлетворением сказать: "Ну вот, я достиг всего, чего хотел!" За многие годы ты полностью утратил эту способность, потому что тебя всегда готовили для будущего вместо того, чтобы показать тебе, как нужно жить в настоящем.
…Объяснить это просто: большинство товаров производят люди, которые не получают удовольствия от своей работы.
Это распространяется и на владельцев предприятий и на рабочих. Ведь смысл их труда не в том, чтобы произвести что-то хорошее, а в том, чтобы сделать деньги. Поэтому вся их фантазия работает на то, чтобы добиться снижения производственных затрат и обмануть покупателей. С этой целью используется такая броская красочная упаковка, что одного взгляда на товар оказывается достаточно, чтобы у покупателя не возникло никаких сомнений по поводу его превосходного качества.
Однако возможен третий ответ. Не уход из мира и не заискивание в надежде на призрачное воздаяние в будущем, а сотрудничество с миром на самом глубинном уровне в настоящем. На этом уровне мир воспринимается как гармоническая система скрытых конфликтов, как бесконечный целостный процесс, являющийся нашим единственно реальным Я. Понимание этого уже присутствует в нас в том смысле, что наши нервы, кости и органы чувств "знают" об этом. Все это кажется нам непонятным только потому, что тонкий луч сознательного внимания был приучен не замечать очевидных вещей. Нас воспитали так замечательно, что мы действительно стали искусными притворщиками!
ВЕСЬ МИР – ТВОЕ ТЕЛО
Мы рассмотрели следующие выдумки:
1. Представление о том, что мир сделан или составлен из отдельных частей или предметов.
2. Что веши представляют собой различные конфигурации одного и того же первичного вещества.
3. Что организмы людей также являются вещами, что они населены и отчасти контролируемы независимыми эго.
4. Что противоположные полюса таких взаимоотношений как свет/тьма и объекты/пространство находятся между собой в конфликте, который может закончится окончательной победой одной из сторон.
5. Что смерть – это зло, и поэтому жизнь представляет собой постоянную борьбу с ней.
6. Что человек – как индивид и как биологический вид – должен стремиться занять господствующее положение в мире и подчинить себе природу.
Подобные представления полезны до тех пор, пока все знают, что это условности. Они являются просто способами "изображения" мира, которые были добровольно приняты людьми для удобства совместной работы.
Однако когда условности рассматриваются как факты, возникают недоразумения. Так, например, в 1752 году Британское правительство издало указ о введении нового календаря, в соответствии с которым второе сентября этого года должно было стать четырнадцатым сентября. Когда все узнали об этом, многие сочли, что их жизни укоротили на одиннадцать дней. Толпы людей бросились к Вестминстеру, где находилось правительство, с криками: "Отдайте нам обратно наши одиннадцать дней!" Склонность человека считать вымысел реальностью затрудняет расширение сферы применимости всеобщих законов, языков, систем измерения и других полезных средств.
все сводится к тому, что человек описывается нами неправильно. Мы рассматриваем его как отдельное и независимое существо в мире, а не как особое действие этого мира. Наша трудность в понимании подлинной природы человека связана с тем, что такой подход к человеку, как нам кажется, делает его марионеткой. Но это впечатление создается у нас потому, что мы пытаемся принять или понять новое представление, все еще находясь во власти старого. Ведь когда мы говорим, что человек – это действие мира, мы тем самым не определяем его как "вещь", отданную на растерзание всем другим "вещам".
Однако при этом мы должны помнить, что видимые различия не подразумевают независимости. Каким бы красивым и отчетливым ни казался нам гребень волны, он обязательно "сопутствует" менее заметной и более плавной очередной подошве. По аналогии с этим яркие точечки звезд "со-путствуют" темному фону пространства.
В гештальт-теории восприятия этот принцип известен как принцип взаимосвязи изображения и фона. Если, например, ты подойдешь так близко ко мне, что края моего тела окажутся за пределами твоего поля зрения, ты сможешь видеть "вещь", которая называется моим телом. В то же время твое внимание "поглотит" пуговица на пиджаке или галстук. Ведь теория утверждает, что, каким бы ни был фон, наше внимание почти мгновенно "приковывает к себе" движущееся очертание (которое выделяется на неподвижном фоне) или ограниченная компактная деталь (которая выделяется на менее выразительном фоне).
Таким образом, когда я рисую на доске следующую фигуру:
...../0/....
и спрашиваю: " Что я здесь нарисовал?", люди обычно называют круг, мяч, диск или кольцо. Только изредка кто-то ответит: "Это стена с дырой".
Наше затруднение с тем, чтобы видеть наличие и движение фона на всех этих простых картинках, невообразимо возрастает, если речь идет о поведении живых организмов. Ведь когда мы рассматриваем муравьев, ползающих туда-сюда по гладкой поверхности земли, или наблюдаем за людьми, слоняющимися без дела в городском парке, мы убеждаемся в том, что именно муравьи и люди ответственны за происходящее движение. Тем не менее эти примеры с муравьями и людьми в сущности являются лишь чрезвычайно усложненной версией простого случая движения в пространстве трех шаров. До этого, рассматривая шары, мы пришли к выводу, что движется вся конфигурация (гештальт), – не одни лишь шары и не одно лишь пространство, и даже не совокупность шаров и пространства, а скорее единое поле объекты/пространство, в котором шары и окружающая их пустота являются чем-то типа полюсов.
Иллюзия полностью независимого движения организмов необычайно сильна до тех пор, пока мы стремимся, подобно ученым, исчерпывающим образом описать их поведение. Однако ученый, будь он биологом, социологом или физиком, скоро обнаружит, что ничего не может сказать о проявлениях организма, человека или объекта, пока не введет в рассмотрение все окружение. Очевидно, например, что процесс перемещения живого существа нельзя описать, используя лишь представления о движении его конечностей относительно тела. Ведь направление и скорость его движения могут быть описаны только тогда, когда мы знаем что-то о поверхности, по которой оно перемещается. Более того, редко бывает так, что передвижение живого существа из одного места в другое не зависит от обстоятельств.
Однако, взглянув еще раз на результаты своей работы, ученый пришел к выводу, что подобное описание едва ли можно назвать описанием поведения муравья. Почему, в таком случае, спрашивает он себя, представление о муравье неотделимо от представления об окружающей среде? Причина в том, что то существо или вещь, которые он изучал и описывал, претерпели изменения. Вначале речь шла об отдельном муравье, но вскоре возникла необходимость включить в рассмотрение все поле взаимодействий, в котором находится муравей. То же самое случится, если начать описывать какой-то один орган тела. Его функции будут совершенно непонятны до тех пор, пока мы не учтем его взаимосвязь с другими органами.
игнорирование экологических соображений является одним из самых серьезных недостатков современной технологии. Оно же объясняет и наше нежелание причислить себя на равных правах к сообществу всех остальных живых существ.
Но даже в учебниках по физиологии мы читаем о том, что мозг и нервная система "управляют" сердцем или пищеварительным трактом. В таком подходе проявляется наша склонность распространять поверхностные политические взгляды на науку. Создается впечатление, что сердце принадлежит мозгу в большей мере, чем мозг – сердцу или желудку. Однако правильнее будет сказать, что мозг "питается" с помощью желудка, а желудок "вырастил" себе над ртом мозг для того, чтобы ему легче было добывать себе пищу.
Как только человек убеждается, что отдельные вещи существуют лишь в его воображении, для него становится очевидно, что несуществующие вещи не могут "совершать" действий.
разве не очевидно, что когда мы говорим: "Сверкнула молния", "сверкание" представляет собой то же самое, что и "молния"?
На самом деле было бы лучше, если бы мы полностью отказались от представления причинности, используя вместо него представление о взаимосвязи.
самое важное – углублять свое понимание, становиться способным получать удовольствие от жизни. Прежде всего нужно учиться жить в настоящем, не пренебрегая при этом и той дисциплиной, которую такая жизнь подразумевает.
Идолопоклонство – это не просто использование образов, а принятие их в качестве того, что они обозначают. Именно в этом смысле ментальные образы и утонченные абстракции могут оказаться намного более опасными, чем бронзовые идолы.
Но самое удивительное здесь то, что ЭТО, каким бы непостижимым оно нам ни представлялось, не является бессодержательной абстракцией. ЭТО и есть настоящий ты!
Выражаясь словами китайского мастера Дзэн, можно сказать: "В этот момент тебе остается лишь громко рассмеяться, потому что делать больше нечего!"
Это – здесь
Это – Я
Это – Ты
Это – Все
Это – Он
и Она
и Оно
Все есть Все
В действительности, подлинный юмор – это смех над своим Я. Это смех над Божественной Комедией – грандиозной мистификацией, в ходе которой человек начинает воображать себя существом, непричастным к существованию и отличным от всего, что есть. В течение всей жизни мы "знаем это всем своим существом". Однако сознательное внимание, увлеченное деталями и различиями, все никак не может за деревьями разглядеть леса.
Тема: Три уровня надличностного самосознания. (Прочитано 787 раз)
