iliasmr@email.ruПоиск Пути
Интерес к таинственному и мистическому начал проявляться у меня очень рано. Трудно даже вспомнить, когда я впервые его ощутил, кажется он присутствовал где-то внутри всегда. Очевидно, это связано с тем, что первые несколько лет своего детства я провел в древней, мистической Ферганской долине, и воспоминания мои сохранили образ волшебной страны, где растут гигантские, бесконечно сладкие фрукты, где всегда светит солнце и где все люди счастливы и улыбаются. Возможно, каждый ребенок вспоминает так свою родину.
Позднее все эти неясные, полуосознанные воспоминания оформились в некую тоску по чему-то невероятно важному для меня. Когда в ранние школьные годы я увлекался и зачитывался сказками «Тысячи и одной ночи», названия городов - Дамаск, Басра, Багдад - звучали для меня как музыка. Память уносила меня в какие-то волшебные страны с пальмами, морями, океаном, и сердце постоянно мечтало о путешествиях. Видимо, впечатление было так сильно, что даже в более зрелые годы, когда я перестал верить в сказки, сохранилось ощущение, что в жизни есть что-то скрытое, какое-то второе дно, хранящее нечто неведомое, но чрезвычайно важное для меня. Неудивительно, что как только начали появляться книги о мистических учениях Индии, о таинственных йогах и махатмах, я старался найти каждую из них через знакомых и читал от корки до корки, с жадностью впитывая всю информацию. Когда появилась возможность заниматься в секции каратэ, я более близко столкнулся с понятиями энергетики, скрытых возможностей человека и почувствовал, что этому можно учиться, это можно испытать самому, этого можно достичь. Я углубился в изучение китайских дисциплин и стал заниматься У-шу. Здесь я чувствовал что-то более глубокое, более интересное для меня, но вместе с тем, и некоторую неудовлетворенность. Вряд ли я мог точно сформулировать, но я ощущал, что хочу чего-то другого, возможно, более ярко эмоционально окрашенного. В поисках этого «чего-то», я встречался с разными людьми, посещал разные секции, занятия. Это происходило в годы перестройки, когда информация о мистической стороне жизни уже вышла из-под запрета.
После окончания института я оказался по распределению в Таллинне. Этот древний город захватил меня ощущением тайны и чего-то магического. Атмосфера там была соответствующей. Большая часть интеллигенции активно занималась поиском мистических тайн. В небольшом городке с населением всего в полмиллиона, один за другим, открывались различные центры, школы индуизма, йоги, буддизма и. т. д. Мне очень нравилась эта атмосфера, я почувствовал себя в кругу единомышленников, людей, которым так же интересно все, что интересует меня. Именно там я почувствовал, что не одинок, и что люди, окружающие меня, очень близки, понятны и приятны мне. Мы много общались, и именно тогда я услышал новое для меня слово «суфизм». Это было в начале 90-х. Я встретил девушку, которая закончила Ташкентскую консерваторию и в Таллинне вращалась, как сказали бы сейчас, в богемной тусовке. Как-то я рассказал ей о своем интересе к мистическим учениям Востока, о своих занятиях У-шу, и она спросила: «А суфизм тебя не интересует?» На мою просьбу объяснить, что это такое - только покачала головой и сказала, что это мощное мистическое учение, имеющее чрезвычайно древние корни, сохранившееся в нашей Средней Азии. Учение это, вроде бы, связано с исламом, но намного старше его. Больше ничего она не смогла мне сообщить. Тем не менее, зерно было брошено в благодатную почву, и с этого момента я был буквально поглощен навязчивой идеей найти путь к загадочному древнему знанию. Все в нем привлекало – и ощущение тайны, и то, что оно сосредоточено где-то в тех краях, которые память моя сохранила как нечто близкое к раю.
Спустя некоторое время, я присоединился к группе таллинского турклуба и отправился в горный поход по Тяньшаню. Поход был несложный, а маршрут – очень интересный. Мы прибыли в Ташкент. С большой радостью, я снова почувствовал запахи и звуки давно забытого детства. Из Ташкента мы поехали в альпинистский центр, расположенный в предгорьях, потом, миновав известную по песне Сергея Никитина Бричмулу (в действи-тельности она называется Бирчмулла), двинулись по заранее выбранному маршруту вдоль реки Аксу. Не буду много говорить о путешествии в горах: кто хоть раз побывал там, поймет меня, а тому, кто не был, трудно будет объяснить, что мы там испытывали. Скажу только, что происходило это в начале мая, альпийские луга были покрыты цветущими маками и тюльпанами, горы были потрясающе величественны и божественно прекрасны.
По окончании маршрута у нас оставалось несколько дней до возвращения в Таллинн, и мы посвятили их поездке в Самарканд. Конечно, это было очень интересное путешествие: поражали и горы, и архитектура, и в особенности, некрополь Регистан, хранящий останки грозного Тимура, но больше всего запомнилось одно скромное и незначительное приключение. Погуляв, по городу, по базарам и достопримечательностям, мы в конце концов разбились на маленькие группки. Вдвоем с другом, я каким-то образом оказался в далеком от центра и ничем не примечательном районе города. Мы с любопытством всматривались в непонятную, и потому очень интересную жизнь, которая казалось, законсервировалась в средневековье. Мы шли вдоль арыка (искусственного оросительного канала) и набрели на чайхану. Там было так хорошо, что мы, не сговариваясь, решили остановиться и пообедать. Чайхану нельзя было назвать примечательным в архитектурном смысле сооружением. Это был просто деревянный настил, несколько возвышающийся над землей (сури), покрытый коврами и подушками. Поскольку располагался он на склоне холма, одна часть его достаточно высоко нависала над поверхностью земли, и внизу, метрах в двух, журчал бурный поток арыка. Над арыком свешивались живописные плакучие ивы, а над навесом чайханы раскинулись лозы виноградника. Поднявшись на помост и усевшись на подушки, я вдруг ощутил необыкновенный комфорт. Тело расслабилось, и я почувствовал его как бы парящим в воздухе, возможно, этому способствовало то, что мы находились на некоторой высоте от земли, журчащая внизу вода усиливала это ощущение. Рядом с нами сидели почтенные аксакалы и с величественной неспешностью пили чай, беседуя на своем языке. Какое-то время мы молчали, погрузившись в новые ощущения, и в этот момент меня вдруг посетило то глубокое счастье, которое было когда-то в детстве. Медленно попивая зеленый чай, я пытался проанализировать: с чем это связано, что так подействовало – тень виноградника, журчание арыка или сознание, что я здесь родился. Чем больше я углублялся в размышления, тем острее становилось чувство глубокого комфорта, и я понял, что хочу остаться здесь, именно в этом месте, и продлить до бесконечности это чувство защищенности и покоя. Вместе с тем, я понимал, что не решусь так поступить, и спустя какое-то время сяду в самолет и улечу в холодный промозглый Таллинн и пойду на работу, которую просто ненавижу. Именно в тот момент принципиально изменилось ощущение себя. До этого я жил в уверенности, что всю жизнь буду делать то, чего не хочу, и кто-то неизвестный, будет управлять моей судьбой. Теперь возникло ощущение, что у меня появилась возможность освободиться от диктата безымянного и незримого тирана. Не могу утверждать, что принял какое-то решение, но во всяком случае, я понял, что когда-нибудь наступит день, когда я порву свой обратный билет и позволю течению жизни так же мерно и счастливо струиться через меня, как в этот час.
Много раз потом я вспоминал эти несколько часов, проведенные в чайхане, затерянной среди бесконечных улочек Самарканда. В какой-то момент внутри меня сложилось понимание нескольких важных вещей. Во-первых, мне стало ясно, почему древние отшельники выбирали местом своего уединения либо пустыни, либо горы. Дело в том, что пространство и время связаны между собой как две части единого целого, и в открытом бесконечно простирающемся пространстве, наши мысли автоматически уносят нас от суетных житейских дел в вечность, в вечную небесную жизнь. Во-вторых, я понял, почему на Востоке с таким трепетом относятся к старикам. Аксакалы, сидевшие рядом с нами в чайхане, были почти столь же далеки от суеты, как горы. Впереди них была вечность, и они, видимо, очень ясно осознавали это внутри себя. Движения их были плавны и величественны, речь неспешна, они абсолютно никуда не торопились и ни о чем не волновались. Казалось, чаепитие это для них - нечто столь же важное и столь же естественное, как сама жизнь.
Сегодня, когда вокруг столько говорят о чайной церемонии и создано столько чайных клубов, я иногда бываю в них, но мне всегда смешно наблюдать, как в Москве, в маленьких закрытых помещениях девушки, разливая чай, пытаются объяснить, что чайная церемония – это нечто возвышенное и духовное. К смеху всегда примешивается грусть: я вспоминаю ту единственную чайную церемонию, в которой я совершенно случайно практически бесплатно поучаствовал несколько лет назад, и которая подарила ощущение вечности, но не мертвой как каменные глыбы гор. Ко мне пришло тогда ощущение вечного потока жизни, с которым можно слиться и стать частью его, как частью океана.
Конечно же, я не встретил суфиев, которых искал в Средней Азии, да и не мог встретить, потому что искал «то, не знаю, что». Я не представлял, кто они, как выглядят и у кого о них спросить.
Сидя под бесконечным азиатским небом, я остро ощутил, что если бы я мог выбирать, то остался бы здесь, нашел бы себе работу, может быть, просто рубил бы дрова для растопки тандыра, только бы жить здесь, где мне так хорошо. Несмотря на то, что я понимал, что время еще не пришло, что во мне еще недостаточно сил и слишком много страстей, которые не перегорели, я ощутил достаточно ясно, что когда-нибудь сделаю свой выбор – например, построю собственную чайхану где-нибудь в горах на берегу речки и каждый день буду встречать путников и, наливая им чай и подавая душистые лепешки, возможно, буду рассказывать о своих странствиях и приключениях. Но это все в будущем. А в этот момент я понимал, что мне надлежит делать то, чего требует от меня жизнь. Я вернулся в Таллинн вместе со всей группой, а через полгода уехал в Москву, чтобы продолжить занятия наукой.
Встреча с мастером
В Москве я не прекращал поисков информации по суфизму – встречался с людьми, искал литературу, которая уже стала появляться в магазинах.
Вооружившись знаниями, почерпнутыми из книг, я понимал, что главная задача теперь встретить Мастера, своего наставника в суфизме. При этом я совершенно не представлял себе, каков алгоритм его поиска. Я уже жил в Москве и вращался в среде научной интеллигенции. Не могу сейчас точно вспомнить, открылся ли к тому времени популярный магазин «Путь к себе», но в нем или в другом подобном магазине я увидел объявление, заставившее учащенно биться мое сердце: «Такого-то числа по такому-то адресу состоится встреча с шейхом суфийского ордена Ниматуллахи Леонидом Тираспольским. Хотя я уже достаточно осознанно искал встречи с Накшбандией, объявление все равно заинтересовало меня – ведь это была первая в жизни возможность увидеть живого суфийского шейха. Естественно, я пошел туда. Это была лекция вполне светского, образованного европейского человека и публика в зале сидела соответствующая. Совершенно не помню, о чем шла речь, кажется, Леонид излагал учение доктора Нурбахша. После лекции я подошел к нему и спросил о возможности поучаствовать в медитации или зикре. Он сказал, что ближайшее занятие с муридами состоится через пару дней, и дал мне адрес. Я пришел по указанному адресу. Это была частная квартирка, достаточно мило убранная элементами восточного стиля: здесь были персидские инструменты – бубны и вся атмосфера была очень уютной и домашней. Собравшиеся были в основном молодыми людьми студенческого возраста или чуть старше. После небольшой вступительной беседы началось само действо, именуемое сэма, т.е. медитация под музыку. Мы расселись на ковре в удобных позах. Свет был выключен. Играла персидская музыка с традиционной флейтой и бубном. Музыка была приятная, плавная, и все погрузились в молчаливое прослушивание. Сеанс продлился не больше тридцати минут, и когда музыка остановилась, свет включили и было объявлено, что сэма закончена. Все совершили молитву в честь шейха Ниматуллахии, поблагодарили Бога. Потом было традиционное чаепитие с персидскими сладостями. Все это было очень мило и хорошо, наверное, приятнее посещения ночных клубов и дискотек, но оставило ощущение разочарования: это совсем не то, что я искал. Хотя я еще не знал, что такое настоящий суфизм, но чувствовал, что это что-то другое. В тот же вечер или на следующий, уже не помню, я спросил у Леонида, не знает ли он кого-нибудь, кто связан с тарикатом Накшбандия. «Никаких проблем, - ответил шейх - я прямо сейчас дам тебе телефон Саши, он связан с Накшбандией».
Еще через день или два у меня состоялась встреча с этим человеком, которая повлияла на всю мою дальнейшую жизнь. Малик (это имя Александр получил после суфийской инициации), выяснив, почему я интересуюсь Накшбандией, дал согласие свести меня с суфийским шейхом. Некоторое время я занимался зикром под его руководством и читал литературу, которую он мне рекомендовал, а через несколько месяцев Малик порекомендовал мне встретиться с шейхом Назимом, сказав, что это очень духовный человек.
Я сразу же согласился на эту поездку, правда, адрес, который мне дал Малик был не совсем полный: Северный Кипр, город Лефке. Еще он сказал, что добраться туда можно только через Турцию, поскольку граница с Южным Кипром, куда летают наши самолеты, закрыта. Через некоторое время, я купил билеты до Анталии и с некоторыми приключениями добрался морем до Кипра и приехал в небольшой городок Лефке. Всю дорогу я очень сильно волновался и все никак не мог поверить, что действительно встречу настоящего суфийского шейха. Очень многие детали той поездки врезались в пямять. Я хорошо помню не только лица, но и запахи. Обилие незнакомых запахов меня поразило, особенно благоухание цветущих цитрусовых деревьев. Я был опьянен ими и потрясен красотой самого острова. Лефке на поверку оказался миниатюрным городком в несколько тысяч жителей. Когда я ехал туда на машине из соседнего города Гюзельюрт, таксист спросил меня:
- Куда ты едешь?
- Адреса я не знаю, но мне нужен шейх Назим.
- Тогда я тебя доставлю прямо к его дому.
Потом я узнал, что многочисленные муриды шейха Назима из Европы, США и азиатских стран, почти каждый день приезжают в Лефке, поэтому мои слова совершенно не удивили водителя.
В доме шейха меня встретил человек в восточных одеждах и провел через двор помещение ханаки, где находилось около двух десятков муридов. Сначала я решил, что это турки, потому что они были одеты в халаты и тюрбаны, но затем услышал, что почти все говорят на европейских языках. Начав знакомиться, я узнал, что на самом деле передо мной немцы, испанцы, итальянцы, французы, аргентинцы …
Помещение ханаки было убрано по-суфийски просто и непритязательно. Оно было достаточно большим – около 150 квадратных метров. Пол был устлан коврами, на которых днем проводились зикры, а ночью, прямо на полу, в спальных мешках, как туристы, люди укладывались на ночлег. Обедали во дворе, под навесом, здесь же была кухня, чуть поодаль – душевая, место для омовений и туалет. Не успел я умыться с дороги и перекусить, как в толпе пронеслась весть, что идет шейх. Все бросились встречать своего наставника. Я тоже подошел, чувствуя стук своего сердца. Из двери, отделявшей двор ханаки от его собственного дворика и дома, в сопровождении ближайших учеников, появился шейх Назим. Он был в точности похож на чародея из «Тысячи и одной ночи». В руках его был посох. Одет он был в красивый зеленый халат и чалму, а сам он был уже преклонных лет с длинной седой бородой. Но особенно поразили его глаза. Они казались огромными и сверкающими, и как бы смотрели прямо в душу. В первый раз я увидел их очень темными, но впоследствии неоднократно замечал, что они меняют свой цвет.
Так же переменчив и весь облик шейха Назима. Многие, с кем я говорил, тоже замечали эту особенность.
Меня подвели к шейху Назиму и представили ему. Мы говорили по-английски. Он поинтересовался, откуда я, и узнав, что из России, был очень рад. Потом мне рассказали, что жена шейха – в прошлом наша соотечественница, ее родители, уехали из Казани в период послереволюционной разрухи. Кроме того, наставник шейха Назима – шейх Абдуллах ад-Дагистани был родом из Дагестана (на что указывает его низба). С этими обстоятельствами связаны особо теплые чувства шейха Назима к нашей стране, о которых он неоднократно упоминал. После нашего короткого знакомства все проследовали в ханаку и совершили полуденную молитву. После молитвы шейх, по обыкновению, провел сохбат – духовную беседу с учениками. Беседа шла на английском языке и была адресована, главным образом, западному слушателю, хотя среди нас были и арабы, и муриды, приехавшие из Пакистана, Шри Ланки, Индонезии и т.д. Тему лекции я конечно уже не вспомню, да и внимание мое было сосредоточено не на ней. Волнение от встречи не проходило, и я пытался осознать свои ощущения и понять, действительно ли это та встреча, о которой я столько времени мечтал.
После сохбата шейх направился к выходу. Муриды проводили его до двери его дома. Ко мне подошел человек высокого роста и чрезвычайно благородной внешности. Мы познакомились. Его родители были из Малайзии и были дипломатическими работниками в Нидерландах. Он постоянно проживал в Роттердаме и достаточно давно был муридом шейха Назима. Он взял надо мной шефство, помогая адаптироваться к жизни в суфийской общине и понять многие вещи, не всегда понятные новому человеку. На второй день моего пребывания, мой новый друг спросил, хочу ли я стать муридом шейха. К тому моменту я уже понял, что очень хочу. По его совету, после вечерней молитвы я подошел к шейху с просьбой принять меня в ученики. Получив согласие, я вложил своию руку в протянутую ладонь шейха. Окружавшие нас муриды положили свои руки поверх моей ладони. Мы троекратно произнесли Шахаду и разбили наше рукопожатие. После этого все бросились поздравлять меня с актом инициации. Вот так, легко и просто я стал муридом шейха Назима.
В первое свое посещение я провел в ханаке шейха всего три дня, так как моя турпоездка была заказана только на неделю, и мне предстоял еще обратный путь. На прощание шейх подарил мне деревянные четки, помазал мою руку ароматическим маслом и подарил флакончик на память. Забегая вперед, скажу, что обычно такого флакончика хватает на несколько недель, а в этом масло не кончалось два года. В течение первого года, сколько бы я ни пользовался этим маслом, уровень его во флакончике оставался неизменным.
Когда мы прощались, шейх, с улбкой посмотрев на меня, спросил: «Может быть останешься еще на некоторое время». Я объяснил, что мне нужно торопиться, чтобы добраться паромом до Турции, а там еще и до своего отеля. «Не волнуйся, - сказал шейх, ты никуда не опоздаешь. Если будет нужно, я доставлю тебя на своем собственном корабле». Эти слова меня удивили – мне казалось, что это неоправданная щедрость: великому шейху везти одного-единственного мурида на целом корабле. Лишь много позже я понял, какой корабль имел в виду святой старец.
Посещение усыпальницы Шейха Бахауддина Накшбанда
Когда я вернулся в Москву, окрыленный свершившимся событием, Александр-Малик сказал, что теперь он посоветовал бы мне посетить усыпальницу одного из основоположников традиции Накшбандии – шейха Бахауддина Накшбанда, которая находится недалеко от Бухары. На самом деле, я уже давно мечтал побывать в этом месте, поэтому с легкостью согласился. Малик познакомил меня с группой суфиев – учеников наставника среднеазиатской ветви Накшбандии – хазрата Ибрагима. Братство Накшбандии широко распространено в Средней Азии. Именно здесь – на территориях современных Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана, а также северных районов Ирана и Афганистана братство сформиловалось и получило основные свои черты. Впоследствии оно стало расширяться, и после шейха Ахмада аль-Фарухи ас-Сирхинди (25-го в силсила), получило распространение в Индии. Сегодня на территории Пакистана братство Накшбандия пользуется большим влиянием. В силу политических или иных причин, начиная с шейха Ахмада аль-Фарухи ас-Сирхинди, центр тариката Накшбандия переместился из Средней Азии (где руководить братством стали заместители - халифа Сиддик, халифа Дервиш и др.) в Дагестан.
В составе небольшой группы муридов мы поехали в Среднюю Азию на Маулид – праздно-вание дня рождения Пророка Мухаммеда (САС). Мы ехали поездом до города Туркестан, который находится на юге Казахстана. С этим городом связано очень приятное воспоминание моего детства – в одну из поездок с родителями в Среднюю Азию, мы возвращались обратно и наш поезд остановился на несколько минут в Туркестане. Название это ничего мне не говорило. Таких остановок в нашем трехсуточном пути было много. Я вышел просто прогуляться и увидел торговцев дынями. Дыни были очень дешевые, гораздо дешевле, чем в Узбекистане, и я взял у старой казашки несколько штук. Ярко-желтые, некрупные, дыни издавали очень сильный аромат. Мы не выдержали и разрезали одну прямо в поезде. Запах этой дыни тут же распространился по всему вагону. Никогда больше, ни до, ни после, я не ел таких вкусных дынь. Казалось, вся чрезмерная щедрость азиатского солнца впиталась в нее. Так слово «Туркестан» отпечаталось в моей памяти как название места, где растут дыни с неземным вкусом. Впоследствии, читая суфийскую литературу, я узнал, что там находится усыпальница одного из крупнейших суфийских шейхов – Ходжи Ахмада аль-Ясави – основателя братства Ясавия, который был современником шейха Накшбанда, и также как и он, являлся учеником Ходжи Юсуфа аль Хамадани. Мне очень хотелось посетить его могилу. С вокзала мы отправились в местечко Куш-ата, где должно было состояться празднование Маулида. Мы остановились рядом с огромного мавзолея, возведенного над могилой Ходжи Ахмада Ясави по приказу Амира Тимура (Тамерлана). Тогда нам не удалось его посетить – мавзолей был закрыт на реставрацию. Сегодня он открыт для посещений и является историческим музеем и памятником архитектуры Казахстана. Но даже снаружи мавзолей произвел на меня очень сильное впечатление. Он дышал древностью и вновь возродил во мне детское ощущение восточной сказки.
В селении, куда мы приехали, был дом предыдущего Пирра среднеазиатской ветви Накшбандии – Халифы Кари Абдуллаха, скончавшегося в 1976 году. Традиционно, в его доме дервиши праздновали Маулид, и после его ухода традиция сохранилась. Дом находился в прекрасном месте у подножия гор, над рекой. К дому примыкал обширный сад, где и размещались приехавшие суфии в количестве нескольких сотен. На празднование было забито несколько верблюдо, и в нескольких огромных казанах шел процесс приготовления плова. Но все это ждало впереди, а пока муриды встречались с Пирром и вели с ним беседы. Здесь я был представлен халифе Пирра, который курировал муридов из России. Он объяснил мне принципы тихого зикра – то, о чем я читал раньше в литературе и очень хотел узнать подробнее. Согласно Накшбандийской Традиции, на теле человека находится несколько точек – латаифов (латаиф или латифа буквально переводится как «тонкость» и означает точки тонкости восприятия, где сознание способно перейти в более тонкие слои). Некоторые латаифы повторяют чакры индийских йогов (нафси, хафи и ахфа), но латаифы не располагаются строго вертикально вдоль позвоночника, а образуют как бы крест в области груди, где расположены симметрично. Во время зикра адепт концентрируется последовательно на этих точках, запирая дыхание, и переходит с одной точки на другую, переводя свое сознание с одного уровня на другой. В основе формулы зикра лежит традиционная шахада «Ля иляха илль-Аллах» (Нет божества, кроме Аллаха).Сам этот зикр получил название «отрицание - утверждения». Он начинается с отрицательной части шахады «Ля иляха…», а заканчивается твердым утверждением «… иль-Аллах». Все этапы концентрации проводятся с задержкой дыхания. Постоянно практикуя, адепты все больше и больше увеличивают время задержки дыхания. Мне показали большую яму во дворе, и сказали, что раньше она заполнялась водой. Рядом с ней была беседка, в которой обычно медитировал Пирр Кари Абдуллах. Он совершал зикр, погружаясь на дно этого небольшого водоема на несколько часов. Однажды зимой, при большом скоплении муридов, он попросил прорубить прорубь и опустился на дно водоема для совершения зикра. Вышел он оттуда спустя восемнадцать часов, и лед на поверхности за это время полностью растаял.
Мой куратор, заместитель шейха, выполнял этот зикр каждое утро. И всегда останавливал дыхание ровно на тридцать минут. Тому я многократно был свидетелем. Я также начал практиковать этот зикр. Физически было довольно тяжело, но и впечатления были интересными: тело сильно нагревалось, обливалось потом, и я ощутил внутренние энергетические каналы, связывавшие латаифы между собой.
Наконец наступило время самого обряда Маулид, посвященного Пророку. Несколько сотен муридов собрались на небольшом пространстве, и несколько чтецов начали распевать довольно высокими голосами аяты Корана и еще какие-то не известные мне тексты. Черз некоторое время большинство муридов погрузились в транс. Я вместе со всеми слушал, закрыв глаза. И вскоре тоже оказался в этом состоянии. У меня вдруг образовался ком в горле, потекли слезы, и перед глазами возникли видения, связанные с какими-то проблемами моей жизни. Это прекратилось вместе с завершением рецитации Корана. Потом было прочитано много молитв, посвященных Пророку, Пирам Накшбандии, и еще каким-то суфиям, которых я не знал. На этом действие завершилось, и все перебрались к накрытым дастарханам, на которых нас ждал плов и много других угощений.
Маулид продлился три дня. Спали мы под открытым небом в спальных мешках, часа по четыре в сутки, а большую часть времени занимались молитвами и зикром. За эти несколько дней я познакомился со многими интересными людьми. Одного из них звали Ахмаджан-ака, мне сказали, что он – харабати (что-то вроде христианских блаженных или юродивых). Мой куратор много путешествовал вместе с ним, получая от него тайные наставления. Он рассказывал, что Ахмаджан-ака спит не более двух часов в сутки, питается одной лепешкой в день, купается зимой и летом в ледяной воде горных рек, и обладает огромной физической силой и выдающимися психическими способностями. В частности, может перемещаться в пространстве в одно мгновение. Внешность Ахмаджана-ака была своеобразной: повстречавшись с ним где-нибудь в горах, я бы счел его скорее разбойником, чем святым. Посмотрев на меня, он снял с себя с головы тюбитейку и подарил ее мне.
Что касается впечатления о суфиях в целом, публика была очень разной: многие выглядели как чабаны или рыночные торговцы урюком, совершенно не производя впечатления одухотворенных людей, но в этой массе выделялись другие, в основном, молодые люди, лица которых буквально светились. Я узнал, что это так называемые Кори или Коран-хафизы – чтецы Корана, которые знают его наизусть и постоянно читают про себя, чтобы хранить в памяти.
Когда мы вернулись в Москву, я продолжал углубляться в суфийское мировоззрение, постоянно практикуя хафия-зикр (тихий зикр Накшбиндии). Достаточно скоро я ощутил его действие, менявшее мое мироощущение и мою психику.
Спустя несколько месяцев после Маулида пришло время священного месяца Рамазан. Традиционно это – месяц поста, и он является одним из главных в жизни каждого мусульманина. Это – месяц, в который, согласно заветам Пророка, люди посвящали всю свою жизнь, все помыслы и дела Всевышнему. На тридцать дней прекращались все распри, вражда, межклановые войны, вообще все конфликты на это время затихали, люди забывали о земном полностью. В это время было положено жертвовать всем неимущим, всем нуждающимся в помощи. Сам пост также являл собой жертву, когда человек отказывался от нужд телесных – еды, питья, секса и вообще всего, что связано с мирскими устремлениями в течение светового дня. После заката солнца, подкрепив тело пищей, каждый мусульманин обязан был значительную часть времени посвятить молитвам и чтению Корана. Пост во время Рамазана является обязательным для каждого мусульманина. Для суфиев время священного месяца Рамазан – особенное. В это время часто происходят какие-то поворотные моменты, какие-то скачки духовной жизни. Поэтому, все суфии трепетно относятся к рама-зану, используя его для максимального духовного подвижничества.
На Рамазан я поехал в Среднюю Азию один. В этот раз путь мой лежал в Бухару. Добравшись самолетом до Ташкента, я поехал в Бухару на автобусе. Я прибыл в этот древний город, бывший когда-то восточной столицей Халифата. Не теряя времени на осмотр достопримечательностей, я взял такси и попросил отвезти в мазар Бахауддина Накшбанда. Таксист сразу же понял меня и доставил в небольшое селение недалеко от Бухары. Мы остановились перед зданием традиционной мусульманской архитектуры с куполами. Был поздний вечер, и когда я вошел в ворота, никто мне не встретился. Я прогулялся по достаточно просторной территории, а затем вошел в здание большой мечети, пустое и темное. Как и положено, странствующему суфию, я совершил небольшую молитву, посвященную именно этому месту, благодарение Богу за успешное достижение цели своего путешествия. Потом я стал искать людей. Увидев свет в небольшом помещении, я зашел туда. Там несколько суфиев сидели за ужином. Узнав, что я путник, приехавший совершить зиарат (паломничество – от арабского «зиара» - путешествие), они пригласили меня разделить трапезу. Когда я рассказал, что я – мурид Накшбандии, молодой человек лет тридцати спросил, где я остановился. Я ответил, что только приехал, и он предложил переночевать у него дома. Его дом находился примерно в километре. Это была простая постройка из саманного кирпича (саман – глина, смешанная с соломой и высушенная на солнце). Внутри было мало мебели, но достаточно много ватных одеял (они называются «курпача» и служат кроватями, креслами и диванамаи, а хранятся в специльных нишах, предусмотренных в стенах дома).
Встали мы за два часа до рассвета. Совершив положенные молитвы и позавтракав, направились к усыпальнице Бахауддина Накшбанда. Там уже начали собираться люди на утренний намаз. После него мы начали общаться друг с другом, и выяснилось, что кроме меня есть еще двое муридов из России. После этого я поросил отвезти меня к усыпальнице Шейха Бахауддина Накшбанда. Это была небольшая постройка, может быть, 5 на 5 метров, квадратная с куполообразной крышей. Вход был закрыт. Мне объяснили, что все паломники трижды обходят вокруг мазара, после чего читают дуа (специальную молитву – обращение с просьбами к шейху Бахауддину о своих родственниках или своих нуждах). Я выполнил этот ритуал, после чего набрал в бутылку воды из святого ключа, бившего в нескольких метрах от могилы. Там росло несколько древних на вид деревьев, кажется, чинар.
День прошел в знакомстве с Центром, представлявшим собой, как я уже сказал, целый комплекс зданий с большим старым парком, прудиком и фонтанами. Центр включал в себя ханаку (обитель муридов), мечеть и еще какие-то здания.
Остальные события разворачивались уже ближе к ночи. Спустя час после ужина, все стали собираться в большую мечеть на специальную молитвую, именуемую хатм – и – худжа, что можно перевести как «печать владык». По сути хатм-и-худжа напоминает традиционный таравих – двадцатиракатную молитву, совершаемую во время Рамазана. Отличие же заключается в том, что в каждом ракате читается последовательно одна из сур Корана, и таким образом, в течение трех ночей прочитывается весь Коран полностью. Начав эту молитву около девяти часов, мы закончили ее примерно в три, после чего отправились отдыхать в Ханаку и спустя два с половиной часа уже встали на утреннюю молитву. Вопреки ожиданию, спать не хотелось, и в течение всего времени, проведенного там (около двух недель), все мы спали по два часа в сутки, и этого всегда хватало. После трех дней, проведенных на мазаре шейха Бахауддина Накшбанда, мы отправились дальше. Я зашел проститься к хозяину, предоставившему мне ночлег. Его семья состояла из четырех человек (он сам, жена и сыновья двух и пяти лет). Прощание оказалось более тяжелым, чем я ожидал, поскольку за эти три дня его дети так привязались ко мне, что напрочь отказывались проститься со мной и ревели навзрыд. Я был очень растроган, и уже сидя в автобусе, думал, не слишком ли дорогую плату за прогресс мы платим, в нашем обществе подобные проявления чувств – редкость даже между близкими людьми, не говоря уже о посторонних. Возможно, мы утратили нечто гороздо более важное чем все, чего мы достигли. Вспоминая разительный контраст между бедностью убранства дома этих простых людей и тем, что можно видеть в Москве, я отмечаю также, насколько щедрость их души несопоставима с тем, что нам привычно. Я дал себе слово, что если еще окажусь в Бухаре, непременно навещу этих мальчиков.
Традиционно, трехдневные молитвы, в течение которых полностью прочитывается Коран, проходят на могилах святых шейхов Накшбандии, и из Бухары мы отправились в Самарканд к усыпальнице Ходжи Ахрара на специальном автобусе, арендованном муридами. Далее автобус направился в Ташкент. А я отстал от основной группы и поехал в Коканд к Хазрату Ибрагиму, сегодняшнему Пирру азиатской ветви Накшбандии. Его дом находится недалеко от Коканда – древнего города, расположенного в Ферганской долине. Там я провел еще неделю, в течение которой также принял участие в обряде хатм-и-худжа. За две недели, проведенные мною в Средней Азии, текст Священной Книги был прочитан несколько раз. Читали его обычно, те самые Кари, просветленный облик которых так поразил меня при первой встрече.
Через две недели я отправился в Москву самолетом. Кроме ярких впечатлений от поездки, я еще чувствовал огромный запас силы, энергия так и била из меня ключом. Спустя час или два после моего возвращения домой, когда я уже успел рассказать кое-что о своем путешествии, произошло интересное событие. Жена вдруг спросила, что я сделал с аквариумом. До этого вода его была зеленой от разросшихся мелких водорослей и довольно мутной. За эти два часа вода стала абсолютно прозрачной, а вся взвесь осела на дно. Жена решила, что я просто поменял воду, хотя ничего такого я не делал. Это было первое необъяснимое явление, произошедшее со мной, позднее я привык к тому, что со мной и моими родными время от времени приключается что-то необычное, и это вошло в норму нашей семейной жизни.
Вторая встреча с Шейхом
Следующим важным событием в моей духовной жизни стало повторное посещение моего шейха на Кипре. На этот раз, имея уже более четкое представление о суфизме и о сути суфийской жизни, я серьезнее подошел к поездке. Я не знал, сколько времени пробуду со своим шейхом, поэтому не стал обращаться в туристические бюро, а просто заказал билет на Кипр в один конец. Добравшись до дома шейха, я обнаружил, с одной стороны много изменений (появились кухня с просторной беседкой, душ с подогревом, был перестроен дом), а с другой – меня не покидало чувство, что я уехал только вчера. В атмосфере самой ханаки все сохранилось – и запахи, и звуки. Такое бывает, когда после долгих лет отсутствия возвращаешься в родительский дом и узнаешь мебель, старые игрушки и беседки во дворе, сохранившие неизменной память о твоем детстве. Во все последующие посещения я обнаруживал то же необъяснимо острое чувство, что я покидал этот дом всего на несколько дней.
На этот раз я был более адаптирован к жизни в ханаке. Кроме того, я уже был знаком с некоторыми муридами и достаточно легко вошел в общий ритм жизни братства. Встреча с шейхом была очень радостной. Он спросил: «На сколько ты приехал ко мне в этот раз?». я ответил: «Как Вы скажете. Если Вы предложите, я останусь с Вами навсегда». «Ну что ж, добро пожаловать!» - ответил шейх со свойственной ему загадочной улыбкой.
Между тем, жизнь в ханаке шла по своему обычному рас
Тема: Поиск Пути (Прочитано 2746 раз)
