Пришел как-то дядя Генкин, дядя Гриша. Дядя Гриша недавно поверил в бога и ходил теперь отрешенный, тихий, кротко и снисходительно смотрел на житейские дела. Эта кротость обозлила Генку.
- Ты вроде как даже гордишься, что такой смирный, - сказал он.
- Не горжусь, а суетню всякую понимаю, - смиренно ответствовал новообращенный. - Все суета, Геннадий.
- Ну, это уж вы как-то... совсем просто: "Все суета" - и баста.
- Все суета! - убежденно твердил дядя Гриша.
- Смерть - суета? Любовь - суета?
- Мы здесь - гости. Поживем - и пойдем отчитываться за наши дела. Ты задумайся, Геннадий, задумайся: за все придется отвечать. Безобразно живешь. Вино пьешь неумеренно, куришь, с девками блудишь... А ведь все учитывается! Мы, как киноаппараты: живем, а на кинопленку все снимается, все снимается... Как поступил, как подумал, где проть совести пошел - все снимается. И вот ты умираешь, киноаппарат этот - тело твое - хоронют, а пленку берут и проявляют: смотрют, как ты жил... Вот.
- Хм... Ну-ка, еще что-нибудь, интересно. Поверить я, к сожалению, не смогу, но вообще это интересно. Даже технику стали использовать, надо же.
- Поверить вы, знамо, не сможете. Ну!.. - дядя Гриша чего-то вдруг сердито оживился. - Вам же чудо нужно, чудо! Вот пускай небо раскроется, пускай я увижу знамение какое-нибудь - крест огненный, - тогда я поверю! Ах ты господи!.. - где-то, видно, настойчиво требовали этих знамений, и те, кто обращал дядю Гришу к вере, были, наверно, очень недовольны этим тупым требованием, и это недовольство усвоил и дядя Гриша тоже. - А чудо - на каждом шагу! Чудо - вон в огороде: смотри, на одной сотке растет морковь, огурцы, помидоры... Ведь это все - деликатесы, а все - из земли. Ведь все из земли! Ты возьми ее в горсть да посмотри хорошенько - что там? Земля. А ты откуда? Из земли...
- Привет!
- Из земли, и в землю же обратишься. Сказано: ни один волос не упадет с головы... Ты думаешь, если ты - Гена Пройдисвет, то над тобой нет закона божьего? Есть.
- Погоди, ты что-то все в кучу: и землю, и закон... Ты объясни сперва: ну и что, что ты стал такой смирный, кроткий? Что ты хвалишься-то этим? Разве это хорошо?
- Вы есть жуки навозные, вы думаете: вот наша навозная куча - это и весь мир. Воюете, деретесь, злитесь... А не знаете того, что вы все... все люди - под наблюдением.
- Почему же я не знаю, что под наблюдением? У меня - семнадцать выговоров, у меня это наблюдение вот здесь сидит.
- Не про то наблюдение я говорю. Это - ваше наблюдение, вы сами и разбирайтесь. Я говорю про высшее наблюдение, которое...
- Знаешь что? - перебил Генка, глядя в глаза дяде Грише, словно он только что догадался, кто такой этот новообращенный, этот смиренный. - Знаешь, что я тебе скажу: ни хрена ты не верующий. Понял? Если б ты по-настоящему верил, ты бы молчал об этом. А ты, как сорока на колу, - в разные стороны: "Верю! Верю!" Не веришь, вот так.
Дядя Гриша кротко, смиренно посмеялся.
- Эх, Гена... Гена ты и есть. Дружок анчуткин. Жук навозный. Ты меня хочешь из равновесия вывесть, из покоя? Не выйдет.
- С чего это ты вдруг в бога-то поверил? Шестьдесят лет прожил - не верил, вдруг - на тебе...
- Пошел я, иду, - терпеливо сказал дядя Гриша. - Иду с богом. А ты колбаси дальше по дорогам - где-нибудь голову сломишь.
Вопрос этот - с чего дядя Гриша, нормальный мужик, вдруг уверовал в бога, - вопрос этот всерьез заинтересовал Генку, даже встревожил. Отец Генки, умелый печник, хвастун, неутомимый бабник в прошлом, так объяснил братнино обращение в веру:
- Мужик, он ведь как: достиг возраста - и смяк телом. А башка ишо ясная - какие-нибудь вопросы хочет решать. Вот и начинается: один на вино напирает - башку туманит, чтоб она ни в какие вопросы не тыкалась, другой... Миколай вон Алфимов, знаешь ведь его? - историю колхоза стал писать. Кто куда, лишь бы голова не пустовала. А Григорий наш, вишь, в бога ударился. Пускай, он никому вреда не приносит.
В.М. Шукшин "Рассказы"