Лекция 8. ВТОРОЙ УРОВЕНЬ ЭКВИВАЛЕНТНОСТИ

[Nil]

Добрый день!

Итак, в прошлый раз мы рассмотрели самый низкий, первый уровень эквивалентности, к которому, однако, переводчику подчас приходится прибегать, когда более точный перевод невозможен или же может вызвать неподходящие ассоциации у рецептора перевода. Напомню, что на первом уровне эквивалентности в переводе сохраняется лишь коммуникативная цель высказывания (волеизъявление, установление контакта, художественно-эстетическое воздействие и др.), а сами слова и синтаксические конструкции, используемые в переводе, полностью отличаются от того, что содержится в оригинале.


ВТОРОЙ ТИП ЭКВИВАЛЕНТНОСТИ

Во втором типе эквивалентности общая часть содержания оригинала и перевода не только передает одинаковую цель коммуникации, но и отражает одну и ту же внеязыковую ситуацию. Ситуацией называется совокупность объектов и связей между объектами, описываемая в высказывании. Любой текст содержит информацию о чем-то, соотнесен с какой-то реальной или воображаемой ситуацией. Коммуникативная функция текста не может осуществляться иначе, как через посредство ситуативно-ориентированного сообщения. Нельзя себе представить связного текста, который был бы <ни о чем>, как не может существовать мысль без предмета мысли.

Более полное воспроизведение содержания оригинала во втором типе эквивалентности по сравнению с первым типом, где сохранялась лишь цель коммуникации, далеко не означает передачи всех смысловых элементов оригинала. Сохранение указания на одинаковую ситуацию сопровождается в переводах этого типа значительными структурно-семантическими расхождениями с оригиналом. Дело в том, что обозначаемая ситуация представляет собой сложное явление, которое не может быть описано в одном высказывании целиком, во всем многообразии его сторон, свойств и особенностей. Каждое высказывание описывает соответствующую ситуацию путем указания на какие-то отдельные ее признаки. Одна и та же ситуация может описываться через различные комбинации присущих ей особенностей. Следствием этого является возможность и необходимость отождествления ситуаций, описываемых с разных сторон. В языке появляются наборы высказываний, которые воспринимаются носителями языка как синонимичные (<означающие то же самое>), несмотря на полное несовпадение составляющих их языковых средств.

В связи с этим возникает необходимость различать сам факт указания на ситуацию и способ ее описания, т.е. часть содержания высказывания, указывающую на признаки ситуации, через которые она отражается в высказывании. Пользующиеся языком способны осознавать идентичность ситуаций, описанных совершенно различными способами. А это означает, что в содержании любого высказывания присутствует информация, позволяющая судить как о том, какая ситуация в нем описывается, так и о том, какие признаки использованы для ее описания.

Различие между идентификацией ситуации и способом ее описания отражает своеобразие отношений между языком, мышлением и описываемой реальностью. Понятно, что в содержании высказывания присутствуют не сами ситуации и их признаки, а лишь их мыслительные образы, передаваемые в виде каких-то сведений или информации, т.е. в виде какого-то сообщения. Характер отражения избираемых признаков и внутренняя организация информации о них составляет своего рода логическую структуру сообщения. Подчеркнем, что речь идет именно об организации информации, а не о ее конкретном содержании в индивидуальном речевом акте. Выделяемые признаки конкретной ситуации описываются путем включения их в широкую понятийную категорию. Единицы смысла, отражающие отдельные признаки ситуации, представляют собой общие понятия или содержательные категории. Например, в основе описания ситуации <некоторый предмет лежит на столе> могут находиться понятия: <состояние>, <восприятие>, <активное действие>. Можно сказать: <Книга лежит на столе> (состояние), <Я вижу книгу на столе> (восприятие) или <Книгу положили на стол> (активное действие). Другим примером может служить возможность выбора между фразами: <Он сюда не приходит> (движение), <Он здесь не бывает> (бытие), <Я его здесь не вижу> (восприятие), <Его сюда не приглашают> (активное действие).

Различные способы построения сообщения указанного типа объединяются тождественностью описываемой ситуации. Общность их содержания всецело основывается на экстралингвистическом опыте коммуникантов. Из реального опыта нам известно, что, для того чтобы человека можно было увидеть в данном месте, необходимо, чтобы он туда пришел, т.е. там был, находился. Отсюда делается вывод, что высказывания <Она там почти не бывает> и <Мы ее там редко видим> означают <одно и то же>. В самих же описаниях нет или почти нет общих семантических признаков (общих сем), которые бы оправдывали приравнивание их содержания.

Аналогичным образом нетрудно обнаружить реальную основу общности содержания и в других случаях описания ситуации при помощи разных содержательных категорий, например:

Ночь уже почти миновала. - Скоро наступит рассвет.
Она никуда не выходит. - Она ведет уединенный образ жизни.
Он хорошо сохранился. - Он выглядит моложе своих лет.
Мы такими делами не занимаемся. - Это не по нашей части. К нам это не имеет отношения.

В подобных случаях между разноструктурными сообщениями обнаруживаются различные логические, главным образом, причинно-следственные связи.

Идентификация ситуации - это отражение в содержании высказывания какой-то реальной ситуации путем одного из возможных способов ее описания. В свою очередь, способ описания ситуации - это отражение в содержании высказывания тех признаков ситуации, которые использованы для ее идентификации и обобщены в виде содержательных категорий.

Для второго типа эквивалентности характерна идентификация в оригинале и переводе одной и той же ситуации при изменении способа ее описания. Основой смыслового отождествления разноязычных текстов служит здесь универсальный характер отношений между языком и экстралингвистической реальностью.

Подобно тому как говорящие на одном языке способны идентифицировать одинаковые ситуации, описанные разными способами, так и билингвы-переводчики фактически признают речевые произведения на разных языках равнозначащими на этом основании, приравнивая их при переводе, несмотря на отсутствие соответствия между их компонентами.

Второй тип эквивалентности представлен переводами, смысловая близость который к оригиналу также не основывается на общности значений использованных языковых средств. Вот несколько примеров переводов такого типа:

He answered the telephone.
Он снял трубку.

You are not fit to be in a boat.
Тебя нельзя пускать в лодку.

You see one bear, you have seen them all.
Все медведи похожи друг на друга.

В приравниваемых в этих примерах разноязычных высказываниях большинство слов и синтаксических структур оригинала не находит непосредственного соответствия в тексте перевода. Вместе с тем можно утверждать, что между оригиналами и переводами этой группы существует бОльшая общность содержания, чем при эквивалентности первого типа. Сопоставим, например, переводы:

(1) That's a pretty thing to say.
Постыдился бы!

(2) He answered the telephone.
Он снял трубку.

В (1) речь идет о совершенно разных явлениях, между которыми нельзя усмотреть какой-либо реальной связи. Общность оригинала и перевода заключается лишь в том, что в обоих случаях можно сделать одинаковые выводы об эмоциональном отношении говорящего к предыдущему замечанию его собеседника. Во (2) несопоставимые языковые средства оригинала и перевода фактически описывают один и тот же поступок, указывают на одинаковую реальность, поскольку говорить по телефону можно, только сняв трубку. В обоих текстах речь идет о разном, но <об одном и том же>. О таких высказываниях в обиходе часто говорят, что они <выражают другими словами одну и ту же мысль>.

Для отношений между оригиналами и переводами этого типа характерно:

1) несопоставимость лексического состава и синтаксической организации;
2) невозможность связать лексику и структуру оригинала и перевода отношениями семантического перефразирования или синтаксической трансформации;
3) сохранение в переводе цели коммуникации, поскольку, как мы уже установили, сохранение доминантной функции высказывания является обязательным условием эквивалентности;
4) сохранение в переводе указания на ту же самую ситуацию, что доказывается существованием между разноязычными сообщениями прямой реальной или логической связи, позволяющей утверждать, что в обоих случаях <сообщается об одном и том же>.



ПРИЧИНЫ ИЗМЕНЕНИЯ СПОСОБА ОПИСАНИЯ СИТУАЦИИ ПРИ ПЕРЕВОДЕ

Широкое распространение в переводах эквивалентности второго типа объясняется тем, что в каждом языке существуют предпочтительные способы описания определенных ситуаций, которые оказываются совершенно неприемлемыми для других языков. По-английски говорят: We locked the door to keep thieves out, а по-русски кажется нелепым описывать данную ситуацию подобным образом (запирать дверь, чтобы держать воров снаружи), но вполне возможно сказать: <чтобы воры не проникли в дом>. Подчеркивая невозможность для себя каких-либо поступков, англичанин скажет: I am the last man to do it. По-русски невозможно воспроизвести подобное сообщение, назвав кого-либо <последним человеком, способным сделать что-либо>. Придется описать в переводе эту ситуацию другим путем, например: <Уж я, во всяком случае, этого не сделаю>. Вот еще несколько примеров описания <английским способом>, неприемлемым для русского языка: Give me Beethoven any time, He came off a poor second и пр.

Необходимость устанавливать при переводе эквивалентность на уровне ситуации может быть связана и с тем, что во многих случаях члены языкового коллектива постоянно применяют лишь один способ описания определенной ситуации. Особенно часто это имеет место в стандартных речевых формулах, предупредительных надписях, общепринятых пожеланиях, выражениях соболезнования и т.д. Услышав просьбу позвать кого-либо к телефону, по-русски спросят: <Кто его спрашивает?>, а по-английски: Who shall I say is calling? Указать, в какую сторону открывается дверь, нужно по-английски надписью "Pull" или "Push", а по-русски - <К себе> или <От себя>. Теоретически можно по-разному предупредить о свежеокрашенном предмете, но по-русски обязательно напишут: <Осторожно, окрашено>, а по-английски - "Wet paint".

Если ситуация, описанная в оригинале, должна быть передана в ПЯ лишь одним строго определенным способом, выбор варианта перевода происходит как бы независимо от способа описания данной ситуации в тексте оригинала, и структура сообщения в переводе оказывается заранее заданной. Естественно, что при этом соответствующие сообщения в оригинале и переводе могут иметь одинаковую структуру лишь в исключительных случаях, когда обязательные способы описания данной ситуации в обоих языках совпадают. В большинстве же случаев обязательность или предпочтительность определенного способа описания ситуации в ПЯ связана с заменой способа ее описания в оригинале, с установлением в переводе эквивалентности второго типа. Вот несколько примеров таких замен из переводов книг английских и американских авторов:

Stop, I have a gun! (R. Bradbury)
Стой, я буду стрелять.

Reduction on taking a quantity. (J. Galsworthy)
Оптовым покупателям скидка.

Peter's face muscles tightened. (A. Hailey)
Питер стиснул зубы.

He left the ship on Tuesday. (J.K. Jerome)
Он сошел на берег во вторник.

Take a better man than she is, better man than I've ever met, to get away with being insulting to me! (S. Lewis)
Не родился еще тот человек, который мог бы оскорбить меня безнаказанно.

Отказ от воспроизведения в переводе ситуации, описанной в оригинале, т.е. использование эквивалентности не второго, а первого типа, обусловливается лишь необходимостью сохранения при переводе цели коммуникации в тех случаях, когда описанная ситуация не связана у Рецепторов перевода с необходимыми ассоциациями. В романе Дж. Брэйна <Место наверху> герой, с презрением описывая внешность молодого человека <из низов>, говорит, в частности, что у него "the face behind the requests on Forces Favourites", т.е. <лицо человека, который посылает заявки для исполнения по радио в концерте для военнослужащих>. Подобная ситуация вряд ли будет воспринята читателем русского перевода как уничижительная характеристика. Поэтому переводчики (Т.Кудрявцева и Т.Озерская) предпочли установить эквивалентность с совершенно иной ситуацией: <такие лица видишь на плакатах:>.

Некоторые признаки определенной ситуации могут быть известны членам говорящего коллектива лучше, чем другие признаки этой ситуации. Русскому Рецептору хорошо известна часто цитируемая евангельская история о том, что Христос накормил пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч человек, но ему может оказаться непонятной ссылка на <полные корзины>, присутствующие в той же истории, но редко упоминаемые вне Библии. Ср.:

They found him over tea and one of these fishes which cover the more ground when eaten and explain the miracle of the seven baskets full. (J. Galsworthy)

Часто это имеет место в отношении ситуаций, связанных с историей и культурой определенного народа. По-русски битва при Гёттисберге неизвестна как <семидневная битва> (The Battle of the Seven Days), Наполеон как <человек судьбы> (The Man of Destiny), герцог Веллингтон как <железный герцог> (The Iron Duke), Шотландия как <страна лепешек> (The Land of Cakes).

Особенно важной является способность определенной ситуации вызывать у Рецепторов одного языкового коллектива какие-то дополнительные ассоциации, на основании которых они приходят к строго определенным выводам и заключениям. Иначе говоря. Различные ситуации могут получать в рамках культуры данного коллектива особое значение, отличающееся от того значения, которое имеют эти ситуации для членов иных языковых сообществ. Известно, что у одних народов кивок головой означает утверждение, а у других - отрицание. Отсюда следует, что описание этого жеста может по-разному пониматься представителями разных народов. Сообщение, что кто-то поехал по правой стороне улицы, свидетельствует для английского Рецептора о нарушении правил и кажется тривиальным для жителей страны, где принято правостороннее движение.

Определенные ассоциации часто закрепляются за ситуациями, связанными с событиями или литературными произведениями, хорошо известными членам одного языкового коллектива, но мало знакомыми другим. Говорящий по-русски не станет, как правило, сравнивать своего собеседника с сэром Галахэдом, но для английского Рецептора этот рыцарь Круглого Стола короля Артура достаточно известен, чтобы такое сравнение могло широко употребляться Источниками, пользующимися английским языком: He rolled over and sat up, rubbing his eyes. "What time is it?" "Almost noon," his brother answered. "You been playing Sir Galahad?"

Рецептор, принадлежащий к иной языковой общности, часто не может полностью извлечь информацию, содержащуюся в указании на, казалось бы, хорошо знакомую ему ситуацию, например: :the usual sprinkling of those who eat mutton four times a week. (J. Galsworthy)

Для русского Рецептора, в отличие от английского (в Англии баранина - самое дешевое мясо), сообщение, что кто-то ест баранину четыре раза в неделю, идентифицирует ситуацию, не позволяющую делать какие-либо выводы о социальном или имущественном положении этого лица.

Таким образом, несмотря на экстралингвистический характер ситуации, ее идентификация в высказывании обладает рядом особенностей, специфичных для каждого языкового коллектива. Такие особенности оказывают влияние на характер эквивалентности при передаче этой части содержания оригинала.