Если мы вернемся к истокам данного термина, то обнаружим, что под символом, symbolon, греки понимали слова и знаки, посредством которых посвященные в таинства Цереры, Кибелы и Митры узнавали друг друга. Именно в этом смысле данный термин употребляется, когда речь идет о христианском Символе Веры. Существует три версии такого Символа: Апостольский Символ (II век), Никейский Символ (325 г.), устанавливающий единосущность Отца и Сына, и третья версия от 380 года, дополнившая предыдущую определением сущности Святого Духа.
Начиная с позапрошлого века слово символ стало употребляться в более широком смысле и понемногу утрачивать свое первоначальное значение. Так, символизм в современной литературе возник как противовес полностью репрезентативному искусству парнасской школы. В данном контексте символ понимался как выражение глубинной связи, существующей между двумя объектами, — согласно замыслу, тот из них, что принадлежит физическому миру, должен ассоциироваться с относящимся к миру духовному, затрагивая тем самым глубины человеческой души. В этом смысле поэзия символистов сравнивалась с музыкой, где ритм и звуки порождают чувства, неподвластные анализу.
В таком контексте символ, очевидно, понимается как знак, создаваемый человеком для облегчения передачи своих идей и впечатлений — короче говоря, всего, что, несмотря на всю утонченность, относится к человеческому плану. Такая концепция предполагает достаточную свободу в отношении создания и интерпретации отдельных символов.
Говоря коротко, такое символотворчество полностью отдается на откуп недоразвитой и неуравновешенной человеческой Личности; соответственно, такого рода символы и символизм, ими порождаемый, имеют лишь относительное значение.
В эзотерическом смысле символы всегда являются откровением, и их глубинный смысл точен и не подлежит вольному истолкованию, так как, будучи переданы равно словами, схемами или произведениями искусства, они суть выражение объективной истины, обретенной в высшем состоянии сознания. Таким образом, полнота понимания настоящего в эзотерическом смысле символа определяется уровнем сознания того, кто предпринимает такого рода попытки.
Однако мера понимания данного символа никоим образом не связана с его общим значением, каковое неизменно вне зависимости от уровня восприятия. Иначе и не может быть, ибо, как уже говорилось, символы, обретенные посредством откровения, открывают доступ в мир, выходящий за рамки простой субъективности. Они подчинены идеям, имеющим объективную ценность, и являются их выражением.
Иными словами, такого рода символы суть послания тем, кто занят поиском Истины. Они передаются из высшего мира в мир подлунный, а не от человека к человеку, как в символистских школах XIX и XX веков. Каждый символ, имеющий эзотерическую ценность, несет в себе, таким образом, некую сумму истинного знания — Гнозиса — относительно некоторых аспектов, фактов или законов ноуменального мира, недоступного нашим ощущениям и неподвластного нашему произволу. Одновременно такой символ дает ключ к пониманию его глубинного общего значения.
В плане эзотерических учений практическая ценность символов оказывается еще большей: они позволяют соискателю, который посредством сознательных усилий развивает в себе новые способности, контролировать свое продвижение в плане более полного понимания тех фактов ноуменального мира, которые истолковывает тот или иной символ. В этом отношении показателен пример Апокалипсиса, откровения, данного св. Иоанну на острове Патмос, когда тот был в духе (Откр 1: 10). Несмотря на то, что апостол изложил его человеческим языком, символ этот может быть вполне уяснен лишь теми, кто достиг сознания высшего эмоционального центра — именно в таком состоянии пребывал сам св. Иоанн, получая откровение. Даже в высшей степени гибкий и глубокий интеллект — возможный для Личности в обычном состоянии — неспособен понять Книгу Откровения, поскольку человеческий разум, ограниченный только собственными ресурсами и лишенный поддержки в виде систематического эзотерического формирования, останавливается перед неодолимой стеной Неизвестного.