Москва - третий Рим

[wayter]

 Редкая фраза выдаёт с головой в собеседнике малопонимающего гражданина с стереотипизацией, как эта. Это как с набитой чужими руками колбасой говорить. Набьешь колбасу своими руками - поговорить с ней есть о чём, хоть бы про красоту и полезность её. А чужой колбасой говорить и стыдно, и трудно. Запинаешься, отводишь глаза. Клеёнка в трещинах, лампочка висит, пыль заметил на салатнице.
Для многих фраза "Москва есть Третий Рим", приписываемая старцу Филофею, служит пропуском в клуб граждан, которые едят то, что им принесут в корытце. То и дело слышишь глубокомудный скрип на эту тему. Вот, мол! Третий Рим! Четвёртому не быти! Видал?!
Комплекс посланий Филофея, как все мы прекрасно знаем, этой волшебной формулы буквально не содержит.
Идея про третий Рим на Руси была до относительно недавних пор практически неизвестной и неиспользуемой.
В отличие от известной формулы "Москва - второй Иерусалим".
То, что Москва - это третий Рим указывалось в обращении константинопольского патриарха царю Федору Иоанновичу. По случаю утверждения в России патриаршества. И говорило это послание патриарха константинопольского, что Москве надо знать своё место, раз второй Рим - Константинополь существует и радует. А Филофей, предвидя подобный подход, не написал, что Москва - это второй Царьград и крест на Святую Софию! Филофей писал про то, что и Царьграду надо знать и помнить, что есть ещё Рим первый, функционирующий даже круче Рима второго. Только он католический, этот Рим. Константинополь (при всей веротерпимости первых османов) - всё же под туркой лежит. И есть теперь Москва.
Старец, когда писал свои Послания в 16 веке, был умным и тонким человеком. И своим "третьим Римом" он не хвалил Москву. Он её предупреждал. Третий Рим - это не третий по счёту величайший город и образ. Третий Рим - это последний рубеж обороны, третье оборонительное кольцо, вплотную примыкающее к жилым кварталам. Дальше - всё! Только уличные бои за каждый дом. Если мы помним сказку о Мальчише-Кибальчише, то помним третий прискок всадника с известим, что всё, мальчиши, видно, амбец нам всем, ибо полегли уже под буржуинским натиском отцы и братья. Только на вас есть призрачная надежда. Никто не считает этого всадника вестником величия, радости и победы вечной. Вся борьба ещё впереди. Надо собираться, мальчиши, до нас черед дошел, видно дело совсем уж...
Предупреждая о "третьем Риме", Филофей говорит прямо в поздних посланиях, что Москва заражена всеми пороками первых двух Римов. И что третий Рим - не третье издание величия, исправленное и переработанное, а третья попытка, последняя, попробовать что-то исправить в обществе.
Третий Рим, Москва, что наследует по Филофею? Руины, занятые изменниками и оккупантами. Вот такое наследство. Пепелище. Осквернённый погост. Только кулаки сжать, да домом заняться.
Нельзя наследовать империям, не нагрузив на себя весь груз чужих имперских ошибок, опасностей и грехов.
Послания Филофея были по смыслу неприятны власти. Власть любит в России начинать с чистого листа, обращаясь к предкам и истории в крайних случаях повальной беды или предчувствия катастрофы. Власть не любит патриотов яростных, так же как не любит и яростных непатриотов. Власть любит себя и конкурентов в этой любви к себе терпеть не собирается.
А про "Москва - третий Рим" трезвонить начали с 1861 года по России. Когда "Православный собеседник" до 1863 года публиковал сочинения Филофея, ранее в пересказе упоминавшиеся только разве что в "Повести о новгородском белом клобуке" 16 века да в старообрядческих подпольных текстах.
Проиграв Крымскую войну, Россия нуждалась в мечте. В модернизации она тоже очень нуждалась, но решили начать с мечты. И мечта о возвращении Константинополя пригодилась очень. В ней есть всё - море, соборность, величие, миссия, юг и цитрусы. Плюс маковски и купола.
Идеей про Северный полюс народ не зажечь в России. Россия любит, чтобы тепло. Поэтому крест на Северный полюс решили не воздвигать, а выбрали Стамбул. Подключились к выделке горького предупреждения в сладкое предсказание умелые сказочные руки: Хомяков, Аксаков, Кириевский, Достоевский, Тютчев. А там и Бердяев, куда без Бердяева.
И пошло, и поехало. Нас западники за Третий Рим ругательски обвиняют в мессианстве и империализме православного характера. А мы, не читая Филофея, не понимая о чем он говорил, постоянно защищаемся от этих обвинений какими-то объяснениями, настоенными на шишках еловых да маслице лампадном. Зачем? Непонятно.


https://www.facebook.com/john.shemyakin/posts/1053981364616385

[wayter]

(Интересное выступление о Византии).

 ...в это время Третий Рим был забыт напрочь. Например, Карамзин в своей «Истории..» не упоминает его вообще. Тем не менее, Византия где-то на фоне общественного сознания так или иначе брезжит. В этом смысле очень характерно знаменитое письмо Пушкина Чаадаеву. Чаадаев, оглядываясь на Европу, написал, что мы прокляты, поскольку все взяли у растленной Византии. Пушкин пытается возражать, что мы взяли у нее хорошее, а не взяли плохого. «Нравы Константинополя не были нравами Киева». Кстати, все любят с большим придыханием цитировать его слова, что он не хотел бы для России никакой иной истории, забывая, что слова эти написаны на французском.

Но в целом Византия была политическим образом забыта. По-настоящему она выходит на авансцену в середине XIX века. Первым надо назвать Тютчева. Правда, сама Византия для него не играла никакой роли - но была ему важна в рамках концепции о том, что только через усвоение византийского наследия Россия сможет стать матерью всех славянских стран. «И своды древние Софии, В возобновленной Византии, Вновь осенят Христов алтарь. Пади пред ним, о царь России,- И встань как всеславянский царь!» Такая вот сложная концепция: София важна не сама по себе, а потому что через нее Россия обретет право покровительства над всеми славянскими народами. И к этому относится вторая часть язвительной сатиры Салтыкова-Щедрина про губернатора Бородавкина. «Очень часто видали глуповцы, как он, сидя на балконе градоначальнического дома, взирал оттуда, с полными слез глазами, на синеющие вдалеке византийские твердыни. - Сперва с Византией покончим-с, - мечтал он, - а потом-с... На Драву, Мораву, на дальнюю Саву, На тихий и синий Дунай.. Д-да-с!» Византия оказалась вовлечена в новый идеологический расклад, к которому не могла иметь совсем никакого отношения. Самая концепция национальности в Средние Века, разумеется, не существовала. Если разговоры Пушкина и Чаадаева были отдельными эпизодами, то общественный диалог о Византии после Тютчева начинает вестись невероятно остро.

<...>

По видимости, интерес к Византии лежит, с одной стороны, в провале либеральных реформ и с другой – в невозможности осуществления евразийских проектов с опорой на Восток. Россия оказывается зажата без геополитического фундамента. И в качестве этого фундамента выбирается Византия.

<...>

Сергей Иванов: Идея Шевкунова и людей, писавших ему сценарий, состоит в том, что существовала гигантская роскошная богатая империя, которая была уничтожена интригами Запада. Турки там вообще не упоминаются.


http://polit.ru/lectures/2009/04/14/vizant.html