Ночь души

[plot]

*  *  *
…И вот снова он сидел на крыльце и курил, пуская дым вниз, в ноги. Ночь незаметно перешла в рассвет, зазвенели вокруг птицы, вот уже и звёзды исчезли, а он всё не мог решиться переступить порог. Он боялся, как боялся в детстве войти в тёмную комнату. Эта тьма за серо-зелёной дверью, на которой краска потрескалась от времени, эта тьма ждала его, она была живая и хищная. Она знала, что он принадлежит ей и рано или поздно сам войдёт в её ловушку, и потому ей достаточно было просто ждать, хихикая и перешёптываясь по углам в предвкушении.

Утро немного облегчило его боль, как прохладная вода смягчает боль от ожога. Насколько это вообще было возможно, ведь там, на крыльце старого дома сидел единственный человек во Вселенной, единственное живое существо в царстве призраков, жаждущих его крови. И – никакой надежды. Не было в мире места, где можно было бы спастись. Рай – пустая сказочка для того, кто всегда носит свой ад с собой. Не то, чтобы я попал в ад, думал он. Нет. Я сам и есть ад. Я есть ад. Я проклят просто самим фактом своего существования.

В таком вот состоянии иные кончают самоубийством. Но Мишель просто курил, морщась от тяжести в сердце. Садил сигарету за сигаретой, будто это и был его способ самоубийства.

Когда улица ожила и по ней потекли потоки мирных жителей, спешащих по своим утренним делам, он встал и вместо того, чтобы пойти домой, смешался с толпой. Он бродил по окрестностям, сидел в сквериках, останавливался в кафе перекусить и снова шёл по нескончаемым асфальтовым дорожкам, не глядя ни на кого, отдельный ото всех – он чувствовал себя обречённым на смерть тяжело больным среди деловитых обывателей, живущих своей мирной жизнью. Между ними пролегла пропасть и имя той пропасти – смерть. Однако, как ни тяжко было видеть все эти лица, всех этих людей – мужчин, женщин, детей – заставить себя идти домой он никак не мог.

Под вечер он присел на скамейке неподалёку от автобусной остановки и стал смотреть на нескончаемое людское мелькание-течение. Здесь жизнь была особенно похожа на сон, прорвать пелену которого он был не в состоянии. Те, кого он видел, были полны забот, радости, усталости, влюблённости, веселья, грусти, неприязни, раздражения… Но никто из них упорно не замечал нависшей над ними бездны. Бездны фундаментальной никчёмности бытия. Высокое синее небо смотрело на них сверху, распахнутое в Пустоту, но они не смотрели на небо. Они жили. Он пытался жить как они сегодня, стать таким же, одним из многих – и не смог: небо не спускало с него своего ледяного взгляда. Холод.

Он встал и, еле отрывая ноги от земли, побрёл домой.

*  *  *
Постояв на крыльце, он проговорил в пространство:

- Бог не любит тебя, поверь.

И толкнул старую скрипучую дверь.

Мишель ожидал увидеть за ней тьму, но тьмы не было: он и забыл, что учитель открыл окна. Жёлтый свет вечернего солнца придавал его комнате какой-то болезненный и заброшенный вид. Он медленно подошёл к повёрнутому к стене мольберту. Сердце затрепыхалось в груди как раненая птица – неровно и отчаянно. Облизнув внезапно пересохшие губы, он уже протянул было руки к холсту, но остановился: Она требует другого освещения и другой обстановки.

Торопливо закрыл ставни и завесил окна, запер дверь, зажёг свечи и, придвинув мольберт к креслу и усевшись поудобнее, посмотрел на Неё. Лунный свет струился от Её лица, Она чуть заметно улыбалась ему. Он был готов поклясться, что нарисовал Её немного по-другому и даже точно помнил – как именно. Её образ приобрел живость фотографии, или нет… живость образа за окном. Да, теперь холст не был картиной – это было окно в иной мир.

Он пригляделся внимательнее, рассматривая Её – да, точно такой же он видел Её во сне, а потом, зарисовывая, слегка ошибся в некоторых деталях. Но теперь эти ошибки отсутствовали. Он смотрел и смотрел неподвижно, словно бы уснув. И вот исчезла последняя преграда между этим миром и тем. Он ощутил аромат, Её запах, запах Её мира, дыхание ночи.

В следующий момент окружающая обстановка исчезла и они остались с Нею вдвоём – Она стояла перед ним, а вокруг на миллиарды километров – пустота, тёмная с золотистым оттенком свечного пламени.

Вот Она чуть улыбается и приказывает без слов: «ПОКЛОНИСЬ МНЕ». Её веление – веление самой Вселенной, невозможно даже подумать против.
«НИЖЕ» - ему чудится в Её беззвучном голосе лень, равнодушие и страсть. Ленивая и равнодушная страсть. Он встаёт на колени, сладкая щекотка в животе.

«ЦЕЛУЙ МОИ НОГИ». Он видит перед собой Её туфли, словно сотканные из звёздной пыли – Она завораживающе приподняла подол чтобы обнажить их.
Только он исполнил Её последнее приказание – словно провалился куда-то: бездна тел, невообразимая оргия, в которой можно утонуть как в болоте, забыть себя, быть растасканным на кусочки…

Звонок в дверь. Он опять в своей мастерской. Сердце ходит ходуном, бьётся так, что содрогается тело.

Анна. В глазах её плещется ужас.

- Почему ты ушёл? Где ты был?

Он смотрел на неё непонимающе – он действительно никак не мог понять о чём речь, словно она говорила на незнакомом языке. Странное бледное существо с огромными глазами, призрак, сновидение, которое что-то хочет от него, шепчет о чём-то, требует чего-то… Он хотел только одного – чтобы она поскорее ушла.

Но она не ушла, а наоборот – проскользнула мимо него, оказавшись в самом сердце, в самом святилище, опасная как лиса в курятнике. В руках её оказался нож. Он решительно не понимал что происходит и чего она хочет – только чувствовал исходящую от неё опасность.

Она замахнулась, чтобы ударить в холст, исполосовать его. Невероятным образом Мишель успел помешать ей. Как-то отстранённо он ощутил боль в повреждённой руке. Он видел, как на холст медленно-медленно падают две капли крови. Испуганное лицо Анны. Вот капли касаются холста, смешиваются с краской. Сразу в воздухе что-то неуловимо меняется. Зашевелились какие-то силы, словно в комнату вошло нечто невидимое, древнее и мощное.

- МНЕ ЭТО НРАВИТСЯ, - вдруг слышится знакомый беззвучный голос.

Мишель оборачивается словно во сне и видит у себя за спиной Королеву – так же ясно, как Анну.

- Но я же не сплю, - пробормотал Мишель, ошеломлённо переводя глаза с Королевы на свою окровавленную ладонь и обратно.

Королева томно улыбалась.

- Мишель! – голос Анны донёсся до него как бы издалека, сквозь толщу невидимых стен, - Опомнись! Ты же сходишь с ума! Это она, твоя Королева? – Анна показала на холст, живую Королеву, стоящую рядом с ней, она не видела, - Да это же натуральная икона, вернее – какая-то дикая антиикона! Мишель, сожги её, уничтожь пока не поздно и пойдём со мной.

- Поздно, - сказал он, улыбаясь, и эта улыбка заставила её отшатнуться.

- ПОЗДНО, - сказала Королева, - НАПОИ МЕНЯ ЕЁ КРОВЬЮ. ОНА ЛИШНЯЯ.

Он посмотрел на отнятый у Анны нож, который держал в здоровой руке, и поскорее отбросил его подальше. И тут же почувствовал неудовольствие Королевы – словно бы дохнуло откуда-то морозом. Глубокие тени в тёмных углах ожили, зашевелились, со всех сторон начал доноситься невнятный шёпот и вздохи. Давление, призывающее к убийству, приказывающее убить стало почти невыносимым. Наконец Мишель не выдержал и крикнул изо всех сил:

- Нет!.. Уходи! – потом тише, - Уходи, ты здесь лишняя. Уходи. Уходи.

Он твердил это своё «уходи», переступая с ноги на ногу, раскачиваясь и тряся головой.

Анна дотронулась до него, он остановился.

- Мишель, - сказала она, - смотри на меня, посмотри мне в глаза.

Он посмотрел. И она задрожала от ужаса, из её глаз побежали слёзы. Наверное, так плачут, увидев в морге изуродованный труп любимого человека. Как-то справившись с собой, она проговорила, почти не осознавая своих слов – просто озвучив заранее подготовленную фразу:

- Теперь скажи мне, глядя в глаза, что ты хочешь, чтобы я ушла. Скажи, что я здесь лишняя.

Не колеблясь ни мгновения, он сказал, глядя ей в глаза:

- Я хочу, чтобы ты ушла. Ты здесь лишняя.

Она сомнамбулически повернулась и пошла к двери, ощупывая перед собой пространство словно слепая. Когда дверь за ней закрылась, со всех сторон послышались стоны разочарования.

Мишель лёг прямо на пол, подтянув ноги к груди, и закрыл глаза.

[plot]

 *  *  *
Она не уговаривала его вернуться. Просто присела рядом, а он тихо сказал:

- Пойдём домой.

И было ясно, что он имел в виду именно её дом, а не свой. Он вдруг понял, что к себе домой ему совсем не хочется: он почти боится переступить родной порог, словно это – врата ада. Всё это время он просидел на ступенях, так и не открыв дверь.

Молча они вернулись в дом Анны, день пролетел как-то незаметно, при этом они полуосознанно избегали друг друга насколько это возможно. Вечером он посмотрел пару каких-то фильмов и пришло время спать. Он лёг прямо в гостиной, на диване.

Так потянулись дни. Они жили вместе почти как муж и жена, прожившие вместе полжизни. Мишель немного отъелся, принял более благополучный вид.

Он пару раз пытался писать, но скоро бросил эти попытки: через секунду после того, как он брал в руку кисть, его вдруг охватывало отвращение к этому занятию.

Он иногда работал по хозяйству – в саду и в доме, Анна же на машине съездила в его дом (Мишель наотрез и даже с каким-то содроганием отказывался хотя бы приблизиться к своему жилью), привезла оттуда картины (мольберт у стены Мишель трогать запретил), некоторые его вещи. После этого вместе с учителем она стала организовывать выставку картин Мишеля.

Мишель так ничего ей и не рассказал. Он вообще ничего о себе не рассказывал, на её вопросы отвечал односложно и неохотно.

Она видела, что эта мирная жизнь не нравится ему. Его явно раздражала любая деятельность по близости, «суета», как он говорил, и он всё чаще уходил в дальний конец сада и уединялся там на весь день. Всякий раз, приходя туда (стараясь, впрочем, лишний раз его не беспокоить), она заставала его за созерцанием: он смотрел на облака или разглядывал цветок или следил за муравьями – она неизменно останавливалась где-нибудь за деревом и стояла, пока он её не замечал. Так вот, он мог просто смотреть на небо или на один-единственный цветок сколь угодно долго. Это завораживало её и одновременно казалось чем-то неестественным.

Он отказывался говорить на любые темы, связанные с бытовыми и вообще «мирскими» делами. Говорить с ним о том, как лучше обставить комнату или в какой банк положить деньги не представлялось возможным – с таким же успехом можно было беседовать со стеной: он просто отключался от разговора и уходил в себя.

Анну тревожило, что он отделяет себя от неё, не открывает ей того, что его так угнетает. Она пыталась быть весёлой, но он никогда не поддерживал её веселья, разве что улыбнётся как-то отстранённо.

Помнится, однажды вечером они сидели на скамье в саду. В воздухе пролетали светлячки, и она о чём-то рассказывала ему оживлённо. Он сначала хмурился, и наконец прервал её:

- Послушай…

И продолжал, когда она выжидательно на него посмотрела:

- Извини… Давай помолчим.

Почти каждую ночь он кричал во сне, просыпался, и какое-то время сидел в постели, вглядываясь в темноту. Первый раз он напугал её тем, что, когда она проснулась, тихо проговорил, указывая куда-то в тёмный угол:

- Смотри…

Она ничего особенного не увидела и спросила:

- Что?

- Там… кто-то сидит.

Она зажгла свет, но в углу, конечно, никого не было.

На утро он, как это ни странно, ничего определённого не мог вспомнить об этом ночном инцеденте. «Мне, наверное, всё приснилось», сказал он. После этого случая он просто молча сидел и смотрел в темноту, потом снова ложился и засыпал.

Любовью они почти не занимались – он избегал секса, они, бывало, просто лежали, обнявшись, и ни один не хотел чего-либо сверх этого. Если же это всё-таки случалось, на следующий день он был мрачнее обычного и с трудом выдавливал пару слов за целый день.

Учитель заходил редко и не надолго. Он очень деликатничал и в разговорах тщательно подбирал слова. Что-то изменилось в его поведении с Мишелем – так разговаривают со смертельно больным человеком. А Мишель смотрел на все эти манёвры и по своему обыкновению молчал.

Он день ото дня становился всё более замкнут и мрачен, Анна же – всё более жизнерадостна, а в душе её росла тревога, словно предгрозовая туча на горизонте.

Однажды он сказал ей, когда они лежали ночью в постели:

- Прости меня, Аннушка. Я… причиняю тебе боль. Прости меня.

- Но что с тобой происходит? – спросила она, - Почему ты мне ничего не говоришь?

Наступила долгая пауза, он словно бы обдумывал ответ. Она уже ждала откровений, но

- Мне нечего сказать, - проговорил он наконец.

Таким же тоном он мог бы сказать, что ему осталось жить один день.

Прошла ещё пара недель. Как-то утром они под руку шли по улице. Мишель всё время молчал и был как-то скован, как почти всё время в последние дни. Когда они проходили мимо магазина, торгующего одеждой, Анна увидела в витрине дорогой изысканный костюм и, остановившись, показала на него:

- Он бы очень подошёл тебе. Надо его купить, чтобы ты мог надевать его на выставки.

Посмотрев на Мишеля, она осеклась, потому что его лицо вдруг неприятно окаменело, словно он почувствовал дурноту. Выдернув руку, он зашагал куда-то прочь, оставив Анну в одиночестве.

Вернулся он к вечеру и, не сказав ни слова и не раздеваясь, лёг спать. В гостиной.

*  *  *
Ворочаясь на диване, он никак не мог уснуть и лишь в первом часу ночи сон снизошёл на него, хотя сном это состояние вряд ли можно было назвать. Тело спало, недвижное и инертное, но сам Мишель бодрствовал и вполне ясно осознавал, что тело его сейчас спит. Он не мог пошевелить ни рукой ни даже веками: глаза были закрыты, но он тем не менее видел всё – погружённую в сумрак кухню, тёмное пространство перед собой – там в темноте должна быть стена. Он мог видеть без помощи глаз и, осознав это, он понял, что может подняться, оставив тело лежащим в глубоком сне. Медленно, как бы проталкиваясь сквозь очень вязкую жидкость, он «сел» и, обернувшись, увидел своё лицо, он увидел своё тело, и это было так странно и жутко – видеть своё родное лицо и своё родное тело отдельно от себя, чуждыми и неподвижными. Его, словно ледяная вода, затопило ужасающее чувство полной беззащитности и беспомощности – никогда до этого он не осознавал, что пребывание в теле даёт такую стабильность, самодостаточность, самостоятельность.

В этот момент его внимание было привлечено чем-то впереди и отчаяние исчезло как мираж – он просто забыл о нём, и это тоже было странно – в нормальном состоянии эмоции не сменяют друг друга с такой мгновенной быстротой. Теперь он смотрел на тёмную стену кухни и видел, что никакой стены там нет: перед ним зияло глухой тьмой пустое бесконечное пространство, абсолютное в своём безмолвии, в своей бесконечности и в своей пустоте. Миг – и он уже парил в этом беззвёздном космосе, бесплотный, позабывший обо всём, даже о себе самом. Ничто не отделяло его от бездны.
Через какое-то время пустота породила форму: форма эта не возникла или прилетела откуда-то – она проявилась, выкристаллизовалась из тьмы.

То была Королева. Она восседала на некоем троне, стоящем на прямоугольной платформе, парящей в пустоте. У ног Королевы вальяжно расположились две странные женщины: абсолютно обнажённые и абсолютно безволосые – даже без бровей и ресниц. Кожа их была пепельно-сизого цвета, уши заострены, а глаза – без белков и радужки, полностью чёрные. Вся эта композиция была словно бы залита ярким серебристым светом невидимой луны.

Некоторое время они были неподвижны, и можно было подумать, что это – своего рода голограмма. Но – нет. Вот губы Королевы тронула едва заметная надменная улыбка и две женщины вдруг поднялись и плавно двинулись к нему кошачьей походкой по незримой тверди. Они томно и сладострастно улыбались – с отрешённостью видеокамеры он заметил, что зубы их не по-человечески мелки - и соблазнительно проводили по своему телу ладонями. Два противоречивых чувства овладели им: ужас и желание. Какая-то его часть ощущала смертельную угрозу, а другая, может быть – более поверхностная – желание присоединиться к этим двум существам. Он вдруг ощутил сексуальное возбуждение, и это вернуло его к телу: он ещё был вне его, но уже опять мог видеть его и каким-то краем сознания воспринимать происходящее на физическом плане. Он почувствовал, что сон его тела стал беспокойным.

Две дьяволицы были уже рядом. Они ласкали друг друга, как львицы в нетерпении покусывают друг друга в предвкушении мяса. Позы, которые они принимали, были самыми откровенными и соблазняющими. Он заметил, что их скрытое намерение направлено на то, чтобы отделить его от тела окончательно. Тогда он погрузился в тело, ощутив его вокруг себя и начал отчаянные попытки пробудить его, толкаясь внутри. Но ничего не выходило: плоть его была совершенно инертна словно камень. Ситуация становилась всё более отчаянной.

В этот момент он вдруг заметил Анну, стоящую у изголовья. Она явно не видела дьяволиц, она целиком была поглощена созерцанием его тела. Было видно, что она еле сдерживается, чтобы не наклониться и не поцеловать его. И хотя она не замечала дьяволиц, они прекрасно заметили её. Одна из них зашла за спину Анны, обвила её шею своими лунными руками и начала что-то нашёптывать ей на ухо, лукаво поглядывая то на подругу, то на Мишеля. Он увидел, что Анна под действием этих нашёптываний словно бы погрузилась в транс и донельзя возбудилась. Чувство, что сейчас произойдёт нечто непоправимое, стало невыносимым, и он изо всех сил стал раскачивать тело изнутри, пытаясь его разбудить. Мало-помалу оно стало поддаваться, и его наконец удалось столкнуть с дивана.

Падения он не почувствовал, но зато вернулись тактильные ощущения и он перестал видеть с закрытыми глазами. В общем, он проснулся, но как бы наполовину: тело плохо слушалось его, оно было онемевшим и заторможенным. Он открыл глаза и неловко поднялся. Присутствие дьявольских женщин ощущалось совершенно явственно, так, что они почти были видны. Анна смотрела на него с ужасом и растерянностью. Он хотел сказать ей, что хочет уйти, но обнаружил, что не может произнести ни слова, а только мычит. Впрочем, откуда-то он знал: эта немота скоро пройдёт. Он просто махнул рукой и, пошатываясь, побрёл прочь. Туда, в свой дом.

[plot]

*  *  *
А потом Мишель снова увидел Королеву, да так близко, что многое стало для него ясно. Случилось это так. Он лежал в большой ванне, по обыкновению при свечах. Этот магический полумрак, вся эта томная атмосфера, всё это породило в нём странное и беспокоящее чувство: та притягательная и губительная бездна опять раскрывалась перед ним. Королева была близко, Она входила в этот мир, и сердце замирало сладко и тревожно. Он уже почти видел Её – тонкая грань, почти прозрачная...

Некоторое время он сидел в тёплой воде, прислушиваясь к себе, и вдруг дверь в ванную комнату отворилась и вошла… Анна в розовом шёлковом халатике сильно выше колен. В восприятии Мишеля произошло странное смещение: образ Анны, стоящей сейчас перед ним соединился с образом Королевы, будто Королева приняла облик Анны или вселилась в её тело. Он узнавал Королеву: та же полуулыбка, тот же взгляд. И тело… Сейчас её тело стало не просто красиво, оно стало завораживающе соблазнительным, от него невозможно было отвести глаз. Каждой своей чёрточкой, каждым своим изгибом, каждым движением оно манило, оно притягивало.

В горле Мишеля пересохло, он встал, забыв обо всём. Она сбросила шёлк и стала такой же нагой, как и он. Она вошла в ванну и стала целовать его, он же не узнавал её. Это была не она! Он не мог найти ЕЁ, только тело, но даже запах стал другим – дурманяще сладким, как душная тропическая ночь. И почему-то он вдруг ощутил невыносимое отчаяние, тяжкую тоску. Сердце словно сжала невидимая рука, и он невольно застонал. Он ясно почувствовал, как кровоточит его сердце, словно грудная клетка его была вскрыта, вспорота скальпелем отчаяния. Его душа словно разделилась на две части: одна находилась всецело под чарами Королевы, а вторая… вторая – умирала.

Сколько это продолжалось, он не запомнил, он помнил только, что несколько раз спрашивал:

- Это ты? Ты – Королева?

И каждый раз она неизменно отвечала с какой-то нутряной, животной страстью в голосе:

- Да. Это я. Тебе нравится?

После этого он был так обессилен, что уснул на несколько часов прямо в ванне под горячими струями душа. Очнувшись, он некоторое время не мог понять, где находится –  стояла кромешная темень. На мгновение ему показалось, что он лежит где-то в вечной пустоте на задворках Вселенной, выжатый как лимон и всеми забытый. Мусор.

Анна была на кухне в своём халатике и завтракала как ни в чём не бывало. Магия испарилась, она снова была сама собой. За окнами было утро. Увидев его, она мило улыбнулась и сказала:

- Есть будешь?

- Это правда? – спросил он её.

- Что? – она действительно не понимала о чём речь.

- Что ты – Королева?

- Какая Королева?.. Да я просто подыгрывала тебе, думала, что это такая игра…

Он сел напротив неё, пытаясь унять нервную дрожь. Посмотрел ей в глаза. Она сразу почувствовала неладное и вся подобралась.

- Аннушка… сестричка моя, ты ведь меня не любишь, - сказал он внешне спокойно, но руки у него ходили ходуном: он крепко сжимал их, стараясь с ними совладать.

Она встревожилась уже не на шутку.

- Ты что, Мишель, что ты такое говоришь?!

- Нельзя так, Аня, нельзя ТАК. Это не правильно.

- Да что, что не правильно-то?!

- Не надо играть в эти игры…
 
- Стоп, - в её голосе вдруг мелькнул металл, - А в чём проблема?

- Не знаю… Всё было не так. Не так… Я… видел Королеву в тебе, а Она – хищница! – он только в сейчас осознал этот факт, - Она – хищница, Аннушка, но ты, ты-то - нет! Нельзя быть хищницей, нельзя играть в эти игры. Когда ты… когда я увидел в тебе Королеву... Она всё отравляет.

- Опомнись! Какая Королева, о какой Королеве ты всё время твердишь? Нам было хорошо, ведь так? Мы получили удовольствие – вот и всё! – её точёные ноздри нервно раздулись, на щеках выступил румянец и от этого она стала ещё прекраснее.

Мишель сжал ладони до хруста и весь съёжился.

- Удовольствие… Я боюсь этого удовольствия, потому что оно убивает, а я не могу от него отказаться – я понял это сегодня. Я не могу отказаться. Я видел в тебе другое… нежность, свет… но сегодня я увидел, что и ты поддаёшься.

Она смотрела на него, словно не узнавая. Потом начала:

- Но имеем же мы право иногда…

- Нет! – неожиданно взорвался он, с яростью грохнув кулаками по столу, - Не имеем мы никакого права! – и тоном ниже, - Разве птица имеет право иногда полетать без крыльев?

Он посмотрел в её прекрасные глаза цвета ясного осеннего неба, встал из-за стола и хотел что-то сказать, но не смог.

Потом повернулся и закрыл за собой дверь.

*  *  *
Он пустил очередную струю дыма себе под ноги и закрыл глаза.

Любовь… Да, вот почему она причиняет ему такую боль: он просто знает, что нежный сей цветок обречён в этом худшем из миров. В этом единственном мире. И в кошечке просто играли гормоны, небо синее из-за законов физики, грозы – это атмосферное электричество, снегопад – это замёрзшая вода, а Анна… это Анна. В розовом халатике и с улыбкой ведьмы.

Он докурил сигарету, поднял глаза и вдруг увидел её собственной персоной – она шла к нему по залитой солнцем улице в своём умопомрачительном платьице своей умопомрачительной походкой. Мишель молча сидел на деревянных ступеньках и смотрел, как она подходит к нему и с замиранием сердца думал: Господи, всё же на свете есть Красота, а, ведь есть же! Неужели всё это диво – лишь прах, ничего Вечного не имеющий под собой?

[plot]

*  *  *
Во дворе его дома стояли два огромных дуба с мощными угрожающе искривлёнными ветвями. Их корни выпирали из земли подобно толстым коричневым змеям, а листва была редка от возраста. Эти дубы были словно бы пришельцами из иных миров, тёмных и колдовских.

Трава же была короткой и аккуратной: её регулярно подстригали козы соседа, которых тот выпускал здесь пастись по соглашению с хозяином: Мишеля это устраивало – никаких усилий, а двор имеет более или менее приличный вид.

…Спустя несколько дней Мишель сидел на ступеньках крыльца и курил – он снова начал курить после трёхлетнего перерыва. Он сидел, курил и смотрел на протекающую за забором пригородную жизнь: автомобили, прохожие… Женщины. У него создавалось впечатление, что они сплошь и рядом сознательно подыгрывают Королеве, что они заодно. Будто они в сговоре. Но всё же это, скорее всего – иллюзия. Скорее всего, Королева в одинаковой степени властвует надо всеми независимо от пола, просто немного по-разному. И все одинаково используют друг друга. Мир словно сошёл с ума когда-то настолько давно и основательно, что это сумасшествие стало для всех нормой. Удовольствия, желания… Возьми от жизни все… Ведь ты же этого достойна… Всё это не более чем приманка, на которую нас ловят словно глупую рыбу. В этом гадском мире всё устроено так, что на твои молитвы откликается только тот, кому что-то от тебя нужно. У тебя есть желание – и тут же как чёртик из шкатулки выпрыгивает некто, готовый это желание удовлетворить. За определённую плату. Но самое мерзкое даже не в этом, а в том, что после того, как желание удовлетворяется и счёт за него оплачен, оказывается, что всё это было сплошной липой, что удовлетворение желания ничего тебе не даёт, не даёт ожидаемого счастья, скорее наоборот, делает тебя всё более несчастным и неприкаянным. И возникает подозрение: откуда же берутся эти обманчивые желания и кому выгодно их возникновение?

Мишель дёрнул уголком рта, затягиваясь: он вспомнил, что несколько лет назад был серьёзно увлечён религией. Его настольной книгой тогда была Библия. Бывало он проводил ночи напролёт в молитвах, прося Бога, если Он вообще есть, дать хоть какой-нибудь явный знак Своего существования. Фактически, Мишель пытался выяснить, что такое Вселенная – Космос или Хаос, Гармония или бессмысленное нагромождение материи? По всему выходило второе. Потому что никакого ответа на свои молитвы Мишель так и не получил. Вселенная не слышала его. И вот теперь – Королева. Стоило чуть-чуть поднапрячься, и Она тут как тут. Она – Богиня этой Вселенной. Хищная, жуткая, порабощающая – что ж, какая Вселенная, такая и Богиня. Троица – Соблазн, Истязание и Забытье. Выбирай на вкус. Внезапно он вспомнил – и сердце болезненно сжалось - ту кошечку и многое другое: чистое небо, летние грозы, снегопад, ласковые глаза Анны, Аннушки… Не укладывается всё это в мрачную схему. Эта мучительная загадка: откуда в мире любовь и красота?

Но он знал: Королева не отпустит его. Она уже пустила в нём корни, ждёт своего часа, чтобы впитать его, переварить его. И он не был против: другого выбора кроме как всеобщей участи быть пожранным он не видел. Он чувствовал себя тонущим – когда уже нет ни сил, ни желания бороться и просто погружаешься в ледяную бездну, медленно и неотвратимо.

*  *  *
Вечером того дня, когда приходил учитель, Мишель долго сидел в саду. Анна деликатно оставила его, он наслаждался свежим воздухом, рассматривал чёткие контуры липовой кроны на светящемся ультрамариновом небе. Потом он пошёл в дом и нашёл Анну в студии за мольбертом. Он тихо вошёл и сел у входа на каком-то стуле, наблюдая за ней. Анна была прекрасна даже в заляпанном краской бесформенном рабочем комбинезоне. Он смотрел, вглядывался в этот небесный образ, пытаясь проникнуть в суть красоты, он задавал себе вопрос: «Что есть красота?».

Наконец она обернулась и увидела его. В ответ на её вопросительный взгляд, он проговорил:

- Как бы я хотел написать с тебя картину. Написать твой образ.

- Почему же нет?

Некоторое время он смотрел на неё, потом покачал головой:

- Я не могу.

- Почему?

Он вздохнул и опустил глаза, подбирая слова, потом опять поднял взгляд:

- Я не могу ничего добавить к тому, что уже есть. Мои попытки будут подделкой.

Анна зарделась как девчонка. Потом спросила:

- Может, всё-таки попробуешь?

- Я прикидывал так и этак… Нет. Я не знаю, как тебя писать. Как это схватить. Я не умею. Я разучился.

Прошло несколько дней, он по-прежнему жил у неё и всё это время не прикасался к холсту, даже к простой бумаге – он не начертил ни одной линии. Между тем, за последние лет десять не было ни одного дня, чтобы он не сделал хотя бы набросок. Теперь он вдруг полностью потерял интерес к живописи. Целыми днями он сидел в саду и смотрел, смотрел – всё вокруг завораживало его: ползущий жук или травинка или рисунок трещин на коре дерева. Иногда он делал что-нибудь по хозяйству, но в основном – просто сидел. В этом своём созерцании он словно бы убегал от чего-то, цеплялся за детали, чтобы не видеть целого.

[plot]

*  *  *
Очнулся он в незнакомом доме, непривычно светлом и непривычно чистом. Было тихо, он сел на кровати, чувствуя усталость в теле и голод. На нём была не та одежда, в которой он себя помнил в последний раз; однако одежда эта всё же принадлежала ему, хотя и дышала небывалой свежестью и чистотой. Он встал и принялся обследовать это новое место.

Спальная могла принадлежать только незамужней девушке, притом большой аккуратистке – всё прибрано, на окнах – занавесочки, на столе – цветочки. Анна. На стенах висели её эскизы – пейзажи, портреты. На двух или трёх он узнал себя. В основном, по глазам. Впрочем, эскизы были совсем не плохи.

На втором этаже находилась ещё небольшая уютная студия с огромным окном, полная солнца и тоже очень аккуратная.

Внизу – ванная комната, туалет, а так же гостиная и кухня в одном лице – удобный диван, электроплита, мойка, и так далее. Даже – маленький телевизор был здесь.

На крыльце Мишель посидел немного, привыкая к этому оглушительному утреннему воздуху. Дом был окружён довольно большим садом со старыми яблонями, абрикосами и даже одной огромной липой. Это был очень уютный сад.

Мишель выглянул за ограду и узнал местность – это была окраина горно-курортного городка, в котором он жил, рукой подать до дома.

Когда он совсем устал бродить между деревьев, то прилёг на скамью в саду, закрыв глаза рукой: небо было слишком ярким для него даже при закрытых веках. Пригревшись на солнышке, он незаметно задремал и проснулся когда кто-то сел рядом. Это была хозяйка.

- Ожил? – улыбнулась она и её нос при этом забавно сморщился и – ямочки на щеках.

- Что со мной было?

- Тебе нельзя было столько есть: оказывается, ты голодал больше двух недель. Врачи тебя еле откачали. Теперь будешь сидеть на диете.

- Сколько прошло времени? 

- Сутки.

Помолчали.

- Ты всё это время возилась со мной?

Она повела плечами:

- Мне помогал учитель.

- Спасибо.

Они посмотрели на двух воробьёв, затеявших возню в траве. Потом Анна сказала:

- Пойдём завтракать.

За завтраком, состоявшем из чего-то фруктового, она спросила как он себя чувствует.

- Хорошо,- ответил он как-то угнетённо.

Она посмотрела ему в глаза:

- Точно?

Он помолчал и молчание это было таким же угнетённым.

- Да, точно.

Эта боль снова проснулась. Он не мог понять, откуда эта заноза в сердце. Она появилась когда Анна сказала ему про свою любовь. То есть, она была и раньше, но не так. Сейчас она как нож в груди. То признание словно бы напомнило ему о чём-то, что он все эти годы старался забыть. Мишелю вдруг захотелось свернуться калачиком и умереть…

Он поймал себя на том, что изучающе смотрит на неё, на её нежное лицо, настоящее произведение искусства, в её удивительные тёплые глаза цвета цикория. Эта красота казалась ему непостижимой и он хотел проникнуть в её тайну, в её источник. Красота – это огромная тайна. Что есть красота? Откуда она в этом мире?

Анна смутилась под этим его взглядом, наверное, даже слегка испугалась, и он встал и начал убирать посуду.

- Давай, я сама.

- Давай, - ответил он и вышел в сад.

Там он лёг на скамейку и закрыл глаза рукой. Анна подошла тихо – но он всё равно услышал её мягкие шаги, - присела на корточки у изголовья и некоторое время смотрела на него. Потом нежно дотронулась до колючей щеки. По его телу прошла дрожь. Тогда она, уже не сдерживаясь, обняла его голову и приложила свою щеку к его лбу.

Её прикосновения были такими доверчивыми и тёплыми… Он вспомнил один эпизод, уже много лет терзавший его душу. Как-то он стоял на пустынной остановке за городом, ждал автобус, было зябкое весеннее утро, начало мая. Стоял он, стоял и вдруг почувствовал робкое прикосновение к ноге – а он был в шортах. Посмотрев вниз, он увидел незнакомую тёмно-дымчатую кошечку. Она была беременна. Мурлыкая, она тёрлась о его ноги и смотрела снизу вверх зелёными глазами. Он ясно помнил её мягкую шёрстку и эту невероятную ласку. В тот момент в его сердце что-то дрогнуло, он не знал куда деться, что сделать. Он нагнулся, чтобы отогнать её, но она начала лизать шершавым язычком его ладони. Его сердце разрывалось от этой ласки, от этой неожиданной нежности. Убийственная нежность. Такого не должно быть в этом мире, откуда она, эта нежность, зачем она? Он не знал что делать. Та кошечка была словно созданием другого мира, мира Нежности и Истины. И Нежность эта жгла сердце как огонь. Всепобеждающая Нежность. Убийственная Нежность. И Нежность эта была Истиной… В этот момент подошёл автобус и Мишель поспешно прыгнул в него, задержав дыхание чтобы не заплакать.

Но сейчас спасительного автобуса не было, и слёзы хлынули из его глаз. Он плакал навзрыд, как ребёнок, всхлипывая и вздрагивая всем телом, а Анна гладила его волосы и целовала лоб. Когда он открыл глаза, то увидел, что она тоже плачет, беззвучно. Прошло какое-то время и слёзы иссякли. Теперь они просто молча сидели, обнявшись. Внутри стало прозрачно и тихо.

                                                               *  *  *
На следующее утро приходил учитель. Он сразу заполнил собой весь дом, он громко шутил, громко смеялся и излучал здоровье и благополучие – вылитый летний Дед Мороз. Настоящий, живой, без дураков. Выложив на стол груду фруктов и сладостей, он заявил, что хочет чаю.

Потом они сидели за столиком в саду и пили чай. Анна всё больше помалкивала.

Расправив усы, учитель отхлебнул из чашки, лукаво посмотрел на Мишеля поверх очков и проговорил:

- Ну, сын мой, расскажи нам – как ты дошёл до жизни такой?

- До какой – такой? – смутился Мишель.

- Да ладно, не финти, - учитель махнул рукой и чуть не опрокинул свою чашку, - Что ты там нашёл, в своей норе? До чего докопался?

Мишель зацепился взглядом за игрой тени и света на поверхности стола, только бы не встречаться с этими проницательными серо-стальными глазами.

- Я просто… увлёкся.

- Угу, - учитель отхлебнул чаю, - увлёкся, значит.

Он посмотрел на Мишеля и в глубине его глаз тот заметил хорошо скрываемую тревогу.

- Сынок, - сказал он наконец, - Тебе по-моему надо отдохнуть. Как ты полагаешь?

- Я не устал, - ответил Мишель.

- Нет, ты не устал. Это не то слово. Ты почти убил себя. Так нельзя.

- По-другому я не умею.

Учитель укоризненно покачал головой и продолжил:

- Ты помнишь деда Сандро, моего отца? Мы были как-то у него в горах… Может, тебе пожить у него?

Дедушка Сандро… Учитель возил его к своему отцу однажды и Мишель ехал туда, полный самых неприятных предчувствий, как всегда, когда его вытаскивали из берлоги. Однако эти предчувствия не оправдались. Он провёл чудесный день в чудесном месте с чудесным человеком – дедушка был замечательно добр, гостеприимен и мудр. Однако, в другой раз Мишель к нему так и не выбрался.

- Я… лучше здесь.

- Ты, может, хочешь вернуться домой?

- Нет! – неожиданно резко вырвалось у Мишеля и он повторил тише, - нет.

Он и правда заметил, что домой его совсем не тянет, даже более того – он боится вновь оказаться там один, как боялся он, бывало, оставаться один на один с пугавшими его картинами. И в то же время мысль, что вот он уедет к дедушке Сандро и окажется далеко от своей студии (читай – от Королевы) – эта мысль отзывалась в нём неприятным беспокойством. Он и хотел новых опытов с Королевой, и боялся их.

После этого учитель перестал его терзать. Они поговорили ещё на какие-то малозначимые темы, он был весел и разговорчив, но в воздухе висела некая недосказанность. Учитель всё словно бы ждал, что Мишель расскажет ему о чём-то. О чём-то? Да Мишель знал точно о чём, вернее – о ком. О Королеве. Но он ни словом не обмолвился о Ней, даже не отдавая себе отчёта в причинах своего молчания. Ему «просто не хотелось об этом говорить с кем бы то ни было, даже с учителем» - так он сказал сам себе потом.

[plot]

*  *  *
Она стояла перед ним в той же позе – чуть вполоборота, глядя прямо на него. Вся Она – словно соткана из серебристого звёздного сияния, Её лицо светилось изнутри, а глаза… Её глаза – два омута, два водоворота – тех самых водоворота. Она стояла неподвижно, чуть улыбаясь улыбкой Королевы и Ведьмы, улыбкой Королевы ведьм, она стояла так, чтобы он получше запомнил все детали Её облика, платье, состоящее из тумана Млечного Пути, корону, сотворённую из лунного света… Кстати о Луне… Боковое зрение его смогло отчётливо запечатлеть и окружающий пейзаж: белёсые холмы, похожие на облака ночью с самолёта, а над всем этим на совершенно беззвёздном душном небе – странная синяя Луна, похожая больше на фонарь. Она не должна была давать много света, так как была тусклой и, кроме того – синей, а ведь синий свет быстро рассеивается. И тем не менее этим мертвенным светом и было залито всё вокруг и весьма ярко – ярче, чем в нашу лунную ночь. Создавалось впечатление, что всё здесь – и сама Королева – имело своё скрытое бледное свечение.

Так продолжалось некоторое время – минуту, час, век – у него не было возможности заметить течение времени. Но вот, когда срок исполнился, словно взмахнуло чёрное покрывало – и он проснулся, открыл глаза. Судя по свечам, прошло много времени – они сгорели и теперь стояла полная темень, такая, что не видно было руку, поднесённую к лицу. Вспыхнул огонь зажигалки, он нашарил новые свечи, сваленные кучей в ящике рядом с креслом, зажёг их, закрепил.

Теперь он мог Её написать – всю, до мельчайших деталей. И он принялся за дело – внешне спокойно и методично – хотя при мысли о том, что скоро он увидит Её наяву, сладко замирало сердце. Но он почему-то гнал от себя эти мысли – наверное, чтобы не рассеять удовольствие, когда картина будет готова. Он писал сразу красками, мазки ложились уверенно, он ни разу не ошибся. Работа шла невероятно быстро, его кистью словно бы водила невидимая сила.

И вот свершилось. Он отошёл от холста чтобы получше оглядеть готовую картину, а с неё смотрела Она. Дикое волнение разрывало его грудь, он готов был разрыдаться от… от чего – он не знал, но сердце тяжело билось в висках. Дрожащими пальцами он потёр лоб, измазав его краской. Он чувствовал себя наркоманом, нашедшим килограмм чистейшего героина. Он понимал, что это – конец. И всё же готов был кричать от радости.

                                                               *  *  *
В этот момент в дверь позвонили. Он вздрогнул и не сразу понял что это за звук – он не слышал его целую вечность. Потом, сам до конца не осознавая что делает, отвернул холст вместе с мольбертом «лицом» к стене. Только после этого пошёл открывать дверь.

Там, снаружи, царил звенящий солнцем день – и этот ослепительный свет почти физически ударил по глазам, а тело ощутило волну жаркого и одновременно свежего воздуха, воздуха середины весны. Этот свет, это тепло, эти густые ароматы цветения, этот оглушительный звон птиц – всё это ошеломило его и некоторое время он решительно ничего не видел и не понимал, а просто стоял, болезненно щурясь и пытаясь разглядеть этих двоих, что стояли на пороге.

Но даже разглядев, он не сразу смог их узнать, а ведь там был не кто иной как его любимый учитель из Академии, заменивший ему погибших родителей. Но в первые мгновения он не узнал и учителя, хотя тот и показался ему очень знакомым. Этот затвор вытеснил из его памяти всё, связанное с внешним миром.

- Ну, - наконец пророкотал учитель, - что ты смотришь, будто тебя огрели пыльным мешком … Впускай нас, Мишель, блудный сын!

Мишель… Да, так его звали, точно! Он и это уже подзабыл, собственное имя! Посторонившись, он впустил гостей в тёмное чрево дома.

Учитель тут же споткнулся обо что-то в темноте, невнятно пробормотал что-то, завозился где-то уже в дальнем углу и внезапно комнату залил дневной свет: он сорвал с окна плотное одеяло и открыл ставни. Только теперь Мишель ощутил, насколько затхлым и дымным был воздух в его доме. Зрелище, представшее их глазам, было удручающим: на полу грязь, мусор, скомканные листы бумаги, огарки свечей, тут и там – законченные и не законченные картины и эскизы… Всеобщий хаос и беспорядок не касался здесь только трёх предметов: кресла, стоявшего посередине комнаты, мольберта с холстом, повёрнутого к стене и старого шкафа в углу. Впрочем, и эти вещи были основательно заляпаны краской.

- Боже мой, Боже мой, что ты с собой сделал! – воскликнул учитель, впрочем, довольно добродушно – такой уж он был человек. Студенты за глаза называли его Дедом Морозом - он и сейчас был похож на Деда Мороза в заслуженном летнем отпуске в своей немыслимо цветастой гавайке, белых бермудах, летних тапочках на босу ногу и в бейсболке – высокий, дородный, с окладистой седой бородой, на носу – изящные, почти невидимые очки. Он был великолепен как всегда.

- Что ты улыбаешься? – добродушно отчитывал он Мишеля, - ты посмотри на себя, посмотри – ты же похож на… Даже не знаю на кого... На бродягу ты похож! Перед дамой стыдно. Аннушка, извини его, балбеса.

Последние его слова обращались ко второму гостю, точнее – к гостье. Это была весьма милая девушка с фигурой танцовщицы, короткими светлыми волосами и дивными синими глазами. Простое летнее платье, загар… Она казалась созданием какого-то другого мира, почти ангелом. Правда ростом она была почти с Мишеля, что делало её больше похожей на светлую античную богиню. «Весьма милая»? Да она была просто-таки красавицей! Она чуть улыбнулась – видно, на его лице отразилась вся эта гамма чувств. Он вспомнил, что видел её пару раз мельком в Академии – она, вроде бы, была на год или два младше.

- Ты когда последний раз ел?

Мишель не понял вопроса учителя. Он забыл, что для поддержания жизни требуется нечто помимо воды и воздуха. Тогда учитель спросил его по слогам, помогая себе жестами, как будто перед ним был иностранец:

- Есть у тебя в доме еда?..

И, не дождавшись ответа, пробормотал:

- Понятно, ты уже не знаешь что это такое.

Пауза. Учитель огляделся уже более внимательно и заметил повёрнутый к стене мольберт. Двинулся к нему со словами «А это что у нас тут такое?» и вдруг Мишель, сам от себя не ожидая, бросился ему наперерез, крикнув:

- Нет!.. Это… ещё рано смотреть.

Голос его плохо слушался, звучал глухо и как-то неуместно трагически.

Учитель помолчал, глядя на него пристально поверх очков, покачал укоризненно головой, как бы говоря: «Ну ты даёшь!», но к мольберту не пошёл. После паузы сказал:

- Ладно, план такой. Ты, - он показал на Мишеля, - быстро мыться, бриться, переодеваться. Ты, - он показал на Анну, - приберись-ка здесь хоть чуть-чуть. А я - за хлебом насущным.

Сказав это, он величественно исчез, оставив их вдвоём.

- Где здесь у тебя какой-нибудь веник, совок, что-нибудь такое? – спросила Анна.
 
Её голос был глубоким, грудным, тёплым. Наверное, она красиво смеётся – мелькнуло в его голове – и хорошо поёт.

Замешкавшись, он принёс ей старый тощенький веник, а совка так и не нашёл. Неуверенно потоптавшись, он сказал:

- Ну, я пошёл? – и снова поразился, насколько глухо прозвучал его голос – как из подземелья. Он совсем отвык говорить.

- Да уж, иди, - ответил Анна не отрываясь от подметания. В дверях ванной Мишель не удержался и ещё раз украдкой посмотрел на неё: подметающая богиня. Это стоило бы написать.

… Приведение себя в порядок заняло довольно много времени: принимая душ он вдруг то ли заснул, то ли потерял сознание, в общем отключился – хорошо хоть, он в этот момент сидел и, упав, не ударился. И побриться он так и не смог: не нашёл бритвы. Когда вышел обратно, оказалось, что прошло полтора часа. На середину комнаты из кухни был вынесен стол и табуретки. Стол источал забытые ароматы вкусной еды: учитель расстарался. Здесь был свежий хлеб и сыр. Здесь было молоко. Здесь была горячая яичница, здесь были даже фрукты… Мишель вдруг ощутил дикий голод и еле сдержался чтобы не броситься к столу бегом. Сглатывая слюну, он медленно подошёл и медленно сел. В комнате опять были только они с Анной. Она стояла у окна и смотрела на него, опершись ладонями на подоконник.

- А где учитель?

- У него появились какие-то срочные дела в Академии.

Мишель принялся за еду. Такого наслаждения от ржаного хлеба и сыра он не испытывал никогда.

- Послушай, - сказал он с набитым ртом, - конечно, спасибо за участие, всё это очень приятно, но, право же, не стоило тратить на меня столько времени и сил. Ни учителю, ни, тем более, тебе.

Анна улыбнулась как-то странно.

- Что? – спросил он.

Она неторопливо подошла к нему – солнце просвечивало её платье, и это было очень эффектно – и села напротив. Помолчала, собираясь с мыслями.

- Наверное, не правильно говорить это вот так прямо, и надо хотя бы дождаться, пока ты наешься, но… я скажу. Потому что мне, в общем-то, от тебя ничего не надо, я просто испытываю потребность выложить тебе всё начистоту.

- Ты что – моя внезапно нашедшаяся неизвестная сестра?

- Не смейся.

- Извини. Но у тебя такой торжественный тон…

- Я тебя люблю, - прервала она его. Он осёкся, а она продолжала негромким, твёрдым и спокойным голосом: - Банально как-то звучит, глупо… Но по-другому я это назвать не могу.

Пауза. Потом она продолжала всё так же спокойно, размеренно, глядя вниз:

- Правда, то, что я к тебе испытываю, совсем не похоже на книжную любовь. Там обычно это скорее болезнь. Когда я смотрю на тебя или думаю о тебе, в моём сердце – нежность, боль и желание сделать для тебя что-нибудь… Твой взгляд будто напоминает мне о чём-то, что всегда звало меня и вот воплотилось в тебе в концентрированном виде. Твой взгляд… заставляет меня ощущать, что смерть близко. С тех пор, как я увидела тебя, всё в мире для меня стало другим. Моё сердце ожило, задрожало. Небо и река и деревья – всё прекрасное теперь заставляет моё сердце петь. Мне хорошо от этой любви и я хочу сказать тебе спасибо за неё, хотя здесь нет твоей заслуги. Можно сказать, что я не влюблена в тебя, но ты почему-то разбудил моё сердце, зажёг его и теперь оно светит. И греет. Я хочу во всём помогать тебе. Я… хотела бы быть с тобою рядом.

Пауза. Мишель смотрел на неё и в глазах его была непонятная боль и в сердце его была та же непонятная щемящая боль. Некоторое время Анна не смотрела на него. Потом взглянула ему в глаза и сказала с лёгкой усмешкой:

- Да ты ешь, ешь.

Он спохватился и продолжил поглощать еду. Но при этом было видно – что-то гнетёт его, так, что ел он теперь скорее автоматически, почти не чувствуя вкуса. Она смотрела на него, и глаза её всё больше темнели. Наконец когда он насытился, она встала и сказала окончательным тоном:

- Я пойду.

Мишель смотрел на неё всё тем же взглядом умирающего. Можно было подумать, что его терзает настоящая физическая боль.

- Что с тобой? – спросила Анна, насторожившись.

- Сядь… - попросил он.

Она села, а он продолжал вглядываться в её лицо как-то лихорадочно и жадно, будто искал чего-то.

- Не могу понять, откуда эта боль, - проговорил он, задыхаясь, - Что в тебе причиняет мне такую боль? Твоя любовь? Может любовь разрывать сердце? Разъедать его как кислота?

- Ты что? – Анна успокаивающе гладила его руку. Она была встревожена не на шутку: вид у Мишеля и в самом деле был очень больной.

Внезапно его жестоко вырвало – он едва успел отвернуться. После этого он повалился на пол без сознания.

[plot]

Ночь души.

Перед рассветом ночь особенно темна…

Он посмотрел на своё отражение. Из тёмного зазеркалья на него смотрело худое измождённое лицо аскета. Щетина – почти уже борода, и глаза… они, казалось, занимали половину этого испепелённого лица и горели лихорадочным кокаиновым блеском. Сколько дней эти глаза не видели солнечного света? Сколько дней он в этом «запое», наверное, самом длительном в его жизни? Такова была его манера работать: запереться дома, занавесить окна, выключить свет и – писать при свечах, жадно, потеряв счёт времени – эскиз за эскизом, картину за картиной пока что-нибудь, а чаще – кто-нибудь не выдёргивал его из этого затвора. До следующего раза. Потому что, «выйдя в свет», его очень скоро начинал снедать некий внутренний голод, некая тоска, некая тяга, жизнь становилась пустой, никчёмной, он чувствовал себя не на своём месте и в конце концов сбегал в свою студию, размещавшуюся в небольшом частном доме на окраине города. Здесь он и жил и работал, что было для него, в общем, одно и то же.

…Он мог бы назвать точную дату и время, когда в его натуре пробудилось это страстное стремление к затвору и уединению.

Поздний летний вечер, когда перевернулся мир и отец каким-то чудом успел вытолкнуть его из летящей под откос с обрыва машины… И глубокое синее небо, первые звёзды, холодные камни под лопатками. И пустота.

Он отделался лёгкими царапинами. Даже душевная травма была вроде бы не очень велика – он был уже взрослым семнадцатилетним человеком и этим летом поступил в Художественную Академию.

Смерть родителей не принесла ему ожидаемой внутренней агонии: он просто продолжал жить, а та заноза в сердце вроде бы как-то затянулась кожицей без воспаления, никак не давая о себе знать... Но та пустота никуда не делась. Вернее, тогда, тем вечером, он лишь осознал её, а на самом деле она была с ним всегда.

Тогда же появился в его жизни этот дом – он долго подыскивал подходящее убежище для себя, достаточно непритязательное, уединённое и одновременно – не слишком удалённое от города. И вот однажды ему сказали, что неподалёку продаётся дом – в нём жил какой-то одинокий сумасшедший старик, который недавно умер. Странное дело – он много раз проходил мимо этого дома, но ни разу не обратил на него внимания. Это старое подслеповатое каменное жилище будто бы выпадало из окружающей картины, было своего рода «серой дырой». И как раз это ему и понравилось. Не задумываясь, он продал квартиру и купил этот дом. Сделал кое-какой ремонт, а оставшиеся деньги можно было растянуть ещё очень на долго.

С тех пор и начались его запои – и они становились всё более длительными. Всё труднее становилось жить «как все». Словно исчез поплавок, державший его всю жизнь на поверхности обыденности, тормоз, не дававший его экстремистской натуре проявиться в своей полной силе.

И ещё одно изменение произошло с ним по мере углубления в «запойную» жизнь: он начал входить в картины. Раньше он просто любил рисовать, это был единственный его талант, и именно это послужило главной причиной его поступления в Академию. Но теперь он стал замечать, что некоторые картины – это словно бы окна в иные миры. Таким эффектом обладали далеко не все его холсты, а из «чужих» - совсем единицы.

Первый раз это случилось несколько лет назад. Он писал тогда одну картину без перерыва часов десять и вот в один момент она словно бы заполнила всё его опустошённое и полностью сосредоточенное сознание и он… оказался в том мире, который пытался воплотить на холсте. Мир тот был прекрасен и светел и он был там один и он был там свободен… Когда же он очнулся, то обнаружил себя лежащим на полу перед мольбертом. И почему-то заплакал.

За эти годы его новоприобретённая способность отточилась, и у него появились свои любимые «окна» и наоборот, картины, которых он даже побаивался. Теперь он не просто писал, он создавал для себя новые реальности, в которых мог пребывать часами.

Он создавал полотно за полотном и каждый раз его что-то хоть чуть-чуть не удовлетворяло. Это был поиск, страстный, даже бешеный, это было стремление, тоска – но тоска по чему именно - он пока не мог уловить. 

*  *  *
И вот, в последние дни он вплотную подошёл к краю. Что это за край и что находится за ним, он не знал, но всем своим существом, каждым нервом, каждым ударом беспокойного сердца ощущал, что близок какой-то предел. Смерть? А что есть смерть? Знает ли хоть кто-нибудь? Была Тёмная Бездна, в которую он неудержимо скатывался, всё увеличивая скорость, Бездна грозная, безликая и тем не менее притягательная. За пределами всего, что поддаётся описанию… Если это можно назвать смертью – что же, пусть будет смерть.

Как живут там, за стенами его кельи – он давно уже забыл, да и не хотел вспоминать. Он ощущал, что все мосты сожжены. Он ощущал себя единственным живым человеком во Вселенной, один на один с Пустотой. Пылинка в Бесконечности. И пусть. Нечего терять. Нечего терять – так и в пропасть головой вниз!

Он внимательнее вгляделся в свои глаза и вдруг – словно удар молнии: вспомнил! Это было так неожиданно и поразительно, что перехватило дыхание, ноги вдруг стали ватными и он присел на край ванны, закрыв глаза ладонью, пытаясь успокоить подступившее к горлу сердце. Он вспомнил, ЧТО видел этой ночью (впрочем, была ли это объективно ночь, он не знал: пребывая в запое он спал тогда, когда его настигал сон).

Сновидения – странная штука: бывает, ты видишь совершенно невероятные вещи, которые потрясают до глубины души и полны ценными находками. Но вот ты просыпаешься и буквально через мгновение уже ничего не помнишь, словно ничего и не было. Но потом какой-нибудь малейший намёк, деталь вдруг напомнит тебе и вся эта лавина вдруг обрушивается на тебя, словно вода из прорвавшейся плотины. И если ты не очень твёрдо стоишь на ногах, лавина эта может даже сбить с ног.   

Он взволнованно прошёлся взад-вперёд, с силой потирая лоб указательным пальцем.

*  *  *
Этот сон, похоже, показал то, что он так страстно, пусть и неосознанно искал все эти годы. Образ этот постоянно напоминал о себе с юношеских бредовых лет и тут же ускользал, изводя своей неуловимостью. И вот этой ночью он вдруг предстал явно и чётко, во всём своём гипнотическом блеске.

То была Королева. Так он назвал Её для себя. Она стояла на фоне какого-то сумеречного пейзажа и смотрела на него. Собственно, в этом и заключался весь сон. Так продолжалось довольно долго – ничего не происходило в этом сне и в то же время произошло что-то очень важное: рыбка попалась на крючок. И рыбкой этой был он сам.
Кто Она, он не знал. Он не помнил даже Её лица, что было весьма странно – ведь его память, память художника, могла схватить лицо незнакомого человека, увиденного мельком в толпе, так, что через неделю он безошибочно воспроизводил это лицо по памяти.

Да, черт Её лица он не помнил. Он помнил ОЩУЩЕНИЕ. Он ясно помнил, что Она была магнетически, порабощающее прекрасна, так, что он не мог оторвать глаз от Неё и совсем не обратил внимания на окружающие ландшафты. И красота Её не была красотой женщины и вообще человека. В ней сквозило… да нет, не сквозило – сияло странным сумрачным светом! - нечто нездешнее, нечто мистическое, нечто… потустороннее. Весь мир перестал существовать с того момента как он вспомнил.

Она была пришелицей из иных миров, скрытых от обыденного взгляда, Она не была человеком, но - Богиней, у ног Которой он предчувствовал невероятное блаженство и утоление своей тоски. У ног Которой он предчувствовал гибель.

*  *  *
Тогда он поспешил в зал, служивший ему мастерской, зажёг штук пять свечей и бросился писать Её. Глаза… какие же у Неё были глаза? Нет, не то… А как Она стояла? Так? Или так?

На пол летели скомканные листы, один за другим, один за другим, но ничего не выходило. Он не мог поймать Её лица, даже Её одежды он не мог поймать, всё было не то. Он метался по своей комнате как загнанный зверь, опрокидывая стулья и пиная мусор. В конце концов он бессильно повалился в своё удобное кресло, служившее одновременно кроватью, и, измотанный, забылся в омуте сна…

*  *  *
Ещё до окончательного пробуждения он точно знал, в чём его ошибка и что надлежит делать дальше. Он понял, что пытался поймать образ Королевы, но образа-то как раз и не было – и в этом была его ошибка. Нужно было воплощать на холсте не образ, но чувство, которое Королева порождала в нём. Нужно было точно воспроизвести в памяти то состояние, которое охватило его ТОГДА, ощущение парения на краю, ощущения этих распахивающихся тёмных и неведомых горизонтов – и перенести на холст тот образ, который рождался в связи с этим.

Вскочив с кресла, он торопливо прикрепил к мольберту новый холст и начал чертить на нём уверенно и быстро. С первой же попытки ему всё удалось. Никаких конкретных очертаний на получившемся эскизе не было, перед ним зияло словно бы пятно, проталина, некий глаз или может быть - тоннель, ведущий в иной мир. Закончив, он надолго замер перед мольбертом, рассматривая то, что у него получилось. Потом он придвинул мольберт к креслу, уселся и установил холст на уровне глаз, после чего принялся затаив дыхание созерцать эскиз неотрывно и пристально, пытаясь проникнуть ТУДА.

И вот этот водоворот на холсте зацепил его, начал затягивать, но он непроизвольно сорвался и вынырнул. Потом – опять. Странное ощущение: тело исчезало, а тёмное пятно на холсте вдруг надвигалось, словно он падал в него как в ночную воду. Но в последний момент что-то внутри него выдёргивало его обратно в тело, в комнату, где горели две свечи, освещавшие только холст. Это происходило можно сказать даже рефлекторно, точно так же человек или животное вздрагивает от резкого звука. Так продолжалось довольно долго, раз за разом он останавливался на одном и том же пороге и всё никак не мог преодолеть его. Видимо, сказывалось волнение, потому что обычно вход происходил довольно легко. Но вот пришла усталость и он провалился в сон, вроде бы даже и не проникнув в картину. Тем не менее он всё-таки проскользнул туда, усталость усыпила внутреннего сторожа, врата были пройдены незаметно, и он осознал себя уже ТАМ.

И всё было как в прошлый раз, но с одной разницей: он ясно осознавал и понимал ГДЕ находится.

To be continued...