Некоторые исследователи понимают Витгенштейна так, что о смысле жизни бесполезно говорить, поскольку «всеобщий» смысл есть внешняя, конечная цель мироздания, а цель может ставиться лишь внутри мира, внутри выразимого в языке. Если говорить о целях — да, это так,
о «всеобщей» цели говорить невозможно; но Витгенштейн, утверждая
невыразимость смысла, вовсе
не считает его целью, ни «внутренней», ни «внешней».
Цель — всегда предполагает обстоятельства,
в чем-то заключается. То, что имеет в виду Витгенштейн, когда упоминает смысл жизни, ни в чем не заключается, смысл бесполезно пояснять через обстоятельства: это все равно, что пытаться определить источник освещения, перебирая освещаемые предметы, будто источник света заключен в них самих.
Столь же бесполезно, например, спрашивать, что такое любовь, сводить любовь к каким-то ее проявлениям, к чему-то иному, нежели она сама. Например: к ответственности, заботе, привязанности, радости или страданию. Все это может иметь отношение к любви, однако последняя есть не что иное, как
сама любовь, сама в себе не поддающаяся никакому определению.
Аналогию можно продолжить, вспомнив Платона: «прекрасное не есть ни прекрасная девушка, ни прекрасная кобылица, ни прекрасная лира, ни прекрасный горшок»; вопрос состоит не в том,
что прекрасно, а «что делает эти вещи прекрасными» (иначе говоря, речь идет о прекрасном, которое есть
само прекрасное). Так вот, смысл жизни должен, в конечном счете, быть явлен таким же образом, как
сама любовь, или само прекрасное, явлен
как
сам смысл, который не мыслим в понятиях, невыразим, и может проявиться в особом состоянии души, в «мистическом чувствовании мира как целого», постигающем мир как абсолютное
чудо.
Отсюда