S.N.U.F.F.: буддийский ликбез

[plot]

– <...> Началось, конечно, с зависаний в хамлете. Мы все этим грешим, но я зависал в нем не просто на несколько часов. Я мог провести там несколько недель, месяц… Странное безмыслие, где полностью исчезают время, тело и ощущение себя, было самым отрадным в моей жизни. Из-за этого я даже не всегда находил время, чтобы грешить с женщинами. И я задумался – что же происходит в хамлете? Я стал исследовать этот вопрос.
 
– Каким образом?
 
– Перво-наперво я попытался понять, с чем связано состояние безмыслия, которого достигает вампир. Я решил выяснить, вампирическое это переживание или человеческое.
 
– Конечно, вампирическое, – сказала Гера. – Человек может висеть вниз головой сколько угодно – но ничего кроме головной боли из этого не выйдет.
 
– Правильно, – согласился Дракула. – Поэтому я попытался войти в то же состояние не как вампир, а как человек. То есть не свисая с жерди вниз головой, а сидя на земле головой вверх. И после многолетних опытов с медитативными практиками разных религий мне это удалось. Людям уже много тысяч лет известно то состояние, в которое вампир приходит в хамлете. Они называют его «джаной».
 
Поддержать разговор на букву «Д» я не был готов.
 
– Джана? – спросила Гера. – Никогда не слышала.
 
– Это состояние крайней сосредоточенности, или поглощенности, которого достигает созерцатель. Его, например, практиковал исторический Будда – как до своего просветления, так и после. И это одна из немногих вещей, которые про него известны. Вы хорошо знаете, что это. Происходящее с нами в хамлете – это нечто среднее между третьей и четвертой джаной. Но вампиры и люди входят в поглощенность по-разному. Нам для этого достаточно просто повиснуть вниз головой, и магический червь, контролирующий мозг, сам приводит вампира в абсорбцию. Мы перестаем ощущать тело уже через несколько минут после того, как повисаем на перекладине. А человеку нужно долго, иногда не один десяток лет, тренироваться в концентрации. И то не факт, что он научится достигать джан. Но итог примерно один и тот же – и человек, и вампир приходят в состояние тончайшего блаженства, потому что личность со своим клубком мыслей и проблем куда-то исчезает…
 
Это было похоже на правду.
 
– Мало того, – продолжал Дракула, – я понял, что и во время второго нашего таинства – Красной Церемонии – происходит то же самое. Когда вампир переживает действие баблоса, полностью исчезает тот, с кем это происходит. Все остается, а вас в этом нет, и это прекрасно… То, что мы считали собой и другими – лишь легкая рябь на создавшем нас океане бытия…
 
Слова Дракулы идеально передавали мой собственный опыт.
 
– Из всего перечисленного следовал странный вывод. Оказывается, высшую радость вампиру приносит не его скрытая власть над людьми и их миром, а возможность на некоторое время исчезнуть. Избавиться от самого себя. То же самое в полном объеме относится к людям. Причем не только к впадающим в джану медитаторам, но и к самым простым обывателям, ложащимся вечером спать…
 
Он опять был прав. Мне и самому это приходило в голову. Свешиваться с перекладины в хамлете было почти так же приятно, как укладываться спать после тяжелого дня. Расслабляло и радовало предвкушение, что вот прямо сейчас, через минуту или две, все проблемы исчезнут и на их месте не появится никаких новых…
 
– Это меня поразило, – продолжал Дракула. – Я задал себе вопрос – что же такое мое «я», если избавление от него даже на короткий срок ведет к такому блаженству? И я узнал ответ. Но на это ушла почти вся моя жизнь. Мне было очень, очень сложно…
 
– Почему? – спросила Гера.
 
– Дело в том, что у нас, вампиров, есть ложное чувство всемогущества. Мол, достаточно щелкнуть языком, и любое человеческое переживание будет нашим.
 
– А разве это не так?
 
– Нет, не так, – сказал Дракула. – Это касается только тех переживаний, которые мы регистрируем как нечто новое, острое и интересное. А самые глубокие из человеческих переживаний связаны как раз с отказом от погони за стимуляцией чувств. Они для нас практически невидимы.
 
– Вы говорили, что все выяснили про «я», – напомнил я. – Что же именно?
 
– Это я сама знаю, – сказала Гера. – И не надо объяснять. «Я» – это то, что я чувствую прямо сейчас…
 
Дракула поглядел на нее с интересом.
 
– Если вы думаете, что я совсем дурочка, то зря, – продолжала Гера. – Вы Раману Махарши читали, саду? Есть истинное «я» и ложное «я». Ложное «я» – это эго. А истинное «я» – это сознание. Оно вечно.
 
Дракула закрыл глаза – и мне вдруг показалось, что он глядит на нас другой парой глаз – выпуклых и синих, без зрачков. Это был страшноватый взгляд.
 
– Девочка, – сказал он, – во-первых, запомни, что никакого «сознания» не бывает. Во всяком случае, самого по себе. Бывает регистрация различных феноменов нервной системой. Это процесс, в котором каждый раз участвует много элементов. Нечто вроде костра, для которого обязательно нужны дрова и воздух. Костер определенное время горит и потом гаснет. От одной головешки можно зажечь другую. Но нет никакой «огненной стихии» или «элемента огня». Есть только конкретные, как сказал бы пожарный, случаи временного возгорания. И это относится как к Вечному огню у вас на Красной площади, так и к абстрактной идее огня в твоей голове. Все имеет причину, начало и конец. Понятно?
 
<…>
 
– А во-вторых, то «я», которое ты чувствуешь прямо сейчас, возникает лишь на тот самый миг, который ты называешь «прямо сейчас». Но в течение своего краткого существования это «я» уверено, что именно оно было и будет всегда. Исчезает оно незаметно для самого себя. И после его исчезновения не остается никого, кто мог бы заметить случившееся.
 
– «Я» никуда не исчезает, – сказала Гера. – Оно есть всегда.
 
– Большую часть времени, – ответил Дракула, – никакого «я» вообще нет. Его нет ни во сне, ни когда вы ведете машину по трассе, ни когда вы занимаетесь размножением. Оно возникает только в ответ на специфические запросы ума «Б» – что «я» по этому поводу думаю? Как «я» к этому отношусь? Как «я» должен поступить? И каждое новое «я», возникающее таким образом на долю минуты, уверено, что именно оно было всегда и всегда будет. Потом оно тихо исчезает. По следующему запросу возникает другое «я», и так до бесконечности. Все, что случается с нами в жизни – происходит на самом деле не с нами, а с настоящим моментом времени. Наши «я» – это просто его фотографии.
 
– Но мы же помним себя, – не сдавалась Гера. – Вот эта память и есть наше «я». Мы помним, какими мы были.
 
– Сказать, какими были прежние «я», невозможно, – сказал Дракула. – Память о них отредактирована. Человек является только своим мгновенным «я». И в его существовании есть большие интервалы, когда это «я» просто отсутствует, потому что в нем нет необходимости для выживания физического тела. Эти паузы ничем качественно не отличаются от смерти. Именно поэтому поэты говорят, что смерти нет. Когда человек думает – «я кончусь», «я умру» – кончится только эта мысль. Потом будет другая, потом третья. Или не будет. Вот и все.
 
– Почему тогда никто этого не понимает? – спросил я.
 
– Потому что понимать некому. Как мгновенное «я» может понять свою зыбкость, если в его распоряжении каждый раз оказывается вся телесная память? Оно решает, что все запечатленные там события происходили именно с ним. На первый взгляд, это логично – раз оно помнит, значит, оно было всегда. Но на самом деле…
 
Дракула задумался.
 
– Что? – спросил я.
 
– Это как если бы голем, созданный для визита в библиотеку, считал, будто ходил в поход с Александром Македонским, потому что ему на полчаса выдали книгу Арриана «Поход Александра». С этим големом просто нет смысла спорить – спор выйдет длиннее, чем вся его жизнь. У множества хаотично возникающих «я» есть только одна общая черта – каждое имеет уверенность в своей длительности, непрерывности и, так сказать, фундаментальности. Любое моментальное существо убеждено, что именно оно было вчера и будет завтра, хотя на деле его не было секунду назад – и через секунду не будет опять.
 
– Вы хотите сказать, что наши «я» вообще друг с другом не связаны?
 
– Почему. Можно сказать, эти «я» наследуют друг другу. Как бы передают отцовский дом сыну. А иногда и случайному прохожему. Но каждому жильцу кажется, что он жил в этом доме всегда, потому что он действительно жил в нем все свое короткое «всегда». И таких Иванов Денисовичей, Рама, в каждом твоем дне больше, чем дней в году…
 
<…>
 
– Но ведь у всех людей есть устойчивые повторяющиеся состояния, – сказал я. – То, что мы называем «маршрут личности»! Это знает любой вампир, который заглядывал в чужую душу.
 
– Правильно, – согласился Дракула. – Возникающие в одном и том же доме бесконечные личности просто в силу его архитектуры постоянно ходят по одному и тому же маршруту. Все машины, которые едут по Оксфорд стрит, едут именно по Оксфорд стрит, а не по Тверской улице. И за окнами у них одинаковый вид. Но это разные машины, Рама. Хотя ты прав в том, что разница между ними невелика. Наши «я» цикличны и зависят от пейзажа. Они так же мало отличаются друг от друга, как бесконечные поколения амазонских индейцев или тамбовских крестьян. Массовые убийцы рождаются в человеческих умах достаточно редко. Но зато их долго помнят. Хотя, конечно, полицейские ловят и отдают под суд уже кого-то совсем другого.
 
– Значит, мы заняты самообманом? – спросила Гера. – И люди, и вампиры?
 
– Я не стал бы называть это самообманом, потому что здесь нет обманутого. Но на этом механизме основано большинство свойственных человеку заблуждений насчет «себя» и «мира». Попытка пробудиться от такого состояния и есть суть древних духовных практик. Но сделать пробуждение устойчивым сложно по довольно комичной причине. Надолго понять, что в человеке нет настоящего «я», некому. Любое «я», которое это понимает, через миг сменяется другим, которое об этом уже не помнит. Или, еще смешнее, уверено, что помнит – и считает себя просветленным «я», которое теперь может преподавать на курсах «познай себя».
 
– Так можно проснуться или нет? – спросил я.
 
– Просыпаться некому. Это и есть то единственное, что понимаешь при пробуждении.
 
– А потом? – спросила Гера.
 
– Как правило, засыпаешь снова. В мирской жизни есть только зомбический транс, бесконечная череда ложных самоотождествлений и смерть…
 
<…>
 
– Вы говорили, что решили исследовать природу и назначение «я», – напомнил я. – С природой, допустим, ясно. А в чем тогда его назначение?
 
Дракула повернулся ко мне.
 
– Я задал себе этот же вопрос, – сказал он. – Зачем возникают все эти бесчисленные мгновенные «я»? Чем они заняты?
 
– И что же вы выяснили?
 
Дракула вздохнул.
 
– Они заняты тем, Рама, что страдают, испытывая ту или иную форму неудовлетворенности. И стремятся ликвидировать эту неудовлетворенность. «Я» никогда не находится в покое. Оно всегда борется за свое счастье. Именно для этой борьбы оно и появляется каждый раз на свет.
 
– Правильно, – согласилась Гера. – Все классики-гуманисты утверждали, что природа человека заключена в постоянном поиске счастья.
 
– Но есть закон Гаутамы, – сказал Дракула, – открытый двадцать пять веков назад. Когда никаких классиков-гуманистов еще в проекте не было. Он гласит: «любое движение ума, занятого поиском счастья, является страданием или становится его причиной».
 
– Это неправда, – сказала Гера. – Радость жизни как раз в движении к счастью. От плохого к хорошему. Если бы мы не хотели хорошего, его бы просто не было в жизни. А оно есть. Разве нет?
 
Дракула усмехнулся.
 
– Хорошее, плохое. Кто назначает одни вещи плохими, а другие хорошими?
 
– Ум «Б», – сказал я.
 
– Именно. А зачем, по-вашему, он это делает?
 
Я пожал плечами.
 
– Объясните.
 
– Объясняю, – ответил Дракула. – Фигурально выражаясь, мы можем использовать свой ум двумя способами. В качестве молотка – и в качестве компаса.
 
– В качестве молотка? – спросил я. – Это что, головой гвозди забивать?
 
– Зачем головой. Если человек хочет забить в стену гвоздь, он представляет себе это действие в уме, а затем осуществляет его на практике. При этом он использует ум просто как рабочий инструмент – примерно как молоток…
 
Дракула перевел глаза на Геру.
 
– А вот если человек «ищет счастья», – продолжал он, – то он использует ум как компас. Стрелки которого показывают «плохое» и «хорошее», «счастье» и «несчастье». Именно в этом заключена причина всех проблем. Вы Боба Дилана слушаете? Он совершенно гениально сформулировал: «Every man’s conscience is wild and depraved – you cannot depend on it to be your guide, when it’s you who must keep it satisfied»… Понимаете? Это сумасшедший компас, который вы должны постоянно питать своей кровью. Ум устроен так, что страдание возникает в нем неизбежно.
 
При слове «кровь» Гера поморщилась.
 
– Почему? – спросила она.
 
– Потому что он занят поиском счастья. А ум, гонящийся за счастьем, может двигаться только в сторону сотворенного им самим миража, который постоянно меняется. Никакого «счастья» во внешнем мире нет, там одни материальные объекты. Страдание и есть столкновение с невозможностью схватить руками созданный воображением фантом. Что бы ни показывал этот компас, он на самом деле всегда указывает сам на себя. А поскольку компас в силу своего устройства не может указать на себя, его стрелка все время будет крутиться как пропеллер. Зыбкие образы счастья созданы умом – а ум, гонящийся за собственной тенью, обязательно испытает боль от неспособности поймать то, чего нет… И даже если он ухитрится поймать свое отражение, через секунду оно уже не будет ему нужно.
 
– Мы как-то скачем с одного на другое, – сказал я. – Скажите, «я» и ум – это одно и то же?
 
– Да, – ответил Дракула, – конечно. «Я» возникает в уме. Или можно сказать, что ум становится этим «я». Ум «Б», как ты правильно заметил. Ум, опирающийся на язык и создающий человеческие смыслы и цели.
 
– Но если никакого «я» нет, выходит, никакого ума тоже нет?
 
К моему удивлению, Дракула кивнул.
 
– Именно. Никакого ума, отдельного от этой погони за счастьем, не существует. Сам ум и есть эта погоня. Нечто, возникающее на миг лишь для того, чтобы погнаться за собственной тенью, испытать страдание от невозможности ее догнать, а затем незаметно для себя исчезнуть навсегда. Следующий ум будет гнаться уже за другой тенью – и страдать по-другому. Но исчезнет он точно так же незаметно, как бесчисленные умы, возникавшие до него.
 
– У вас получается, – нарушила молчание Гера, – что ничего на самом деле нет, но все невыразимо страдает.
 
– Так оно и есть, – согласился Дракула с безмятежной улыбкой. – Лучше не скажешь.
 
– Никто из вампиров с этим не согласится, – сказала Гера. – Даже люди, которые чего-то достигли, не согласятся. И скажут, что они еще как есть и при этом вполне счастливы.
 
– Ну, мало ли кто что скажет, – махнул рукой Дракула. – Вампиры закомплексованы настолько, что уже много веков не позволяют себе свободно думать. А люди этого вообще никогда не умели. Мало того, сегодняшний рыночный этикет требует от продавца рабочей силы все время улыбаться под угрозой увольнения. Люди не понимают, что постоянно кричат от боли. А если кто-то и поймет, он даже самому себе не решится признаться в таком глубоком лузерстве.
 
– Как это люди не понимают, что кричат от боли?
 
– А как они могут понимать? Люди не помнят, что с ними в действительности происходит минута за минутой, потому что у них нет привычки наблюдать за собой. И каждая новая личность не помнит ту, которая страдала на ее месте три минуты назад. Люди настолько глубоко погружены в страдание, что научились считать «счастьем» тот его уровень, когда они еще способны растянуть лицо в требуемую приличиями улыбку. Человек вынужден ломать этот идиотский спектакль даже в одиночестве, поскольку в его внутреннем измерении нет вообще ничего кроме контролирующих его мысли и эмоции социальных имплантов, которые он с детства принимает за себя…
 
Я чувствовал, что Дракула начинает не на шутку злить Геру, словно он постоянно оскорблял самый сокровенный слой ее сознания – уже не женское, а нечто еще более глубинное, великомышиное. Следовало повернуть разговор в более спокойное русло.
 
– Многие религии считают, что в людях есть нечто глубинное и неизменное, – сказал я. – Душа. Которая переживает разные настроения и состояния, но в целом предназначена для вечности.
 
Дракула кивнул.
 
– Ага. Вот, например, у нас есть устройство, которое мы называем «воздушный шар». Мы предполагаем, что его задача – полететь к небу. Но вместо этого оно год за годом исправно стрижет газон. А остальное получается не очень. В таком случае резонно предположить, что перед нами на самом деле газонокосилка, разве нет?
 
– Хорошо, – сказал я. – Но зачем существует эта газонокосилка? Зачем нужна эта постоянно сочащаяся страданием иллюзия в самом центре человеческого бытия?
 
Дракула поглядел на меня с некоторым, как мне показалось, недоверием.
 
– Ты разве еще не понял? – спросил он.
 
Я отрицательно покачал головой.
 
– Я знаю, куда он клонит, – сказала Гера. – Он хочет сказать…
 
– Страдание, сочащееся из иллюзии, и есть наша пища, – сказал Дракула. – Вернее, теперь уже ваша пища. Вампиры питаются не неким абстрактным «агрегатом М5», как вы это политкорректно называете. Они питаются болью. По своей природе агрегат «М5» является страданием, которым кончается практически любой мыслительный акт ума «Б».
 
– Но нас учат, что агрегат «М5» – это то же самое, что деньги, – сказал я растерянно.
 
– Правильно, – согласился Дракула. – А деньги – это то же самое, что боль. Они имеют одну и ту же природу. Люди всю жизнь корчатся от боли в погоне за деньгами. А иногда могут ненадолго откупиться от страдания с их помощью. Что же это тогда еще?
 
<…>
 
– Вампиры никогда не любили говорить о том, что они питаются человеческим страданием. Но в наши дни они дошли до того, что даже запрещают себе это понимать. Они уверяют себя, что питаются просто неким специфическим продуктом ума «Б», который называют то агрегатом «М5», то «баблосом». Но разве содержимое коробки зависит от ярлыка? Баблос и есть концентрированное человеческое страдание. Вся гламуродискурсная вампоэкономика, которой учат молодых вампиров, существует только для того, чтобы не называть лопату лопатой. Это просто фиговый листок, скрывающий неприглядную истину.
 
<…>
 
– Когда я понял, что человек – это просто фабрика боли, я задумался, приходил ли кто-то до меня к такому же выводу. И сразу же выяснил, что такой человек – именно человек, а не вампир – уже жил на земле. Это был Сиддхартха Гаутама, известный как Будда. Я решил исследовать его учение и обратился к древним текстам. Однако здесь меня ждало разочарование. Слова Будды были впервые записаны только через пятьсот лет после того, как были произнесены. До этого они передавались устно. Очень трудно было отделить его подлинное учение от позднейших наслоений. Однако я заметил одну странную вещь. Будда никогда не отвечал на вопрос, почему существует сочащийся страданием мир, хотя такие вопросы ему задавали не раз. Он говорил, что для раненного стрелой неважно, кто ее выпустил – важно ее вынуть. Это меня поразило. Тут, извиняюсь, нарушена элементарная логика – как же неважно? Пока мы будем вынимать одну стрелу, он другую выпустит… Я сразу подумал, что у Будды был какой-то договор с вампирами древности. И скоро нашел доказательства. Но не в человеческих документах, разумеется, а в сохранившихся препаратах из старых вампотек.
 
– А где они сохранились? – спросил я.
 
– Теперь ничего уже не осталось, – сказал Дракула. – Вампиры умеют заметать следы. Но я обнаружил на Шри-Ланке следы древней ДНА, которые позволили мне заглянуть в историю Будды. И я узнал, что именно произошло две с половиной тысячи лет назад…
 
Дракула замолчал, словно раздумывая, говорить ли дальше.
 
– Пожалуйста, продолжайте, – попросил я.
 
– Будда мыслил почти так же, как я – только с человеческих позиций. Он рано постиг, что жизнь полна страдания. Одновременно он увидел, что единственным источником этого страдания является человеческий ум. Логика Будды была простой. Если ум – это орган, вырабатывающий страдание, следовало установить, какие именно движения ума его вызывают. Будда исследовал этот вопрос и пришел к выводу, что страданием являются все движения ума «Б» без исключения.
 
– А удовольствие? – спросила Гера.
 
– Редкие моменты удовольствия есть просто фаза страдания. Удовольствие, как червяк на рыболовном крючке, служит для того, чтобы глубже вовлечь ум в боль… Это был очень смелый для того гедонистического времени вывод. Смелый и дерзкий. У этого вывода не было никакого разумного объяснения, потому что Будда тогда еще не знал о существовании вампиров, создавших ум «Б» в своих целях. Поэтому он решился на то, чего не делал прежде никто из людей. Он остановил все возникавшие в уме «Б» процессы. Не просто подавил их, а отвернулся от всех эмоциональных и смысловых потоков, протекавших через него – вышел, как бы сказали сегодня, в полный офф-лайн. Вампиры пытались остановить его, но не смогли.
 
– А как они вообще узнали, что он этим занимается?
 
– В те времена вампиры не были сегодняшними гламурными червями. Они обладали реальными магическими способностями. Нашим координатором по Индии был вампир по имени Мара. Он обладал всеми мыслимыми и немыслимыми магическими умениями, которые приобрел главным образом с помощью хамлет-йоги…
 
– Это что такое? – спросил я.
 
– Меняя позу, в которой ты висишь вниз головой, можно развивать такие свойства как ясновидение, способность проникать в чужой ум на любом расстоянии и так далее.
 
– Только не проси показать, Рама, – сказала Гера как раз в тот момент, когда я собирался об этом попросить. – Продолжайте, саду.
 
– Многие не понимают, как древнеиндийский аскет смог победить продвинутого вампира, обладавшего магическими силами. Дело в том, что любой маг способен действовать на чужое сознание только через проявляющиеся там интенции и мысли. Мара мог победить любого соперника, но требовалось, чтобы этот соперник был. А Будда вовсе не пытался взять ум под контроль. Он просто полностью ушел из области «Б». И Маре негде было проявить свои магические силы – ибо вампиры властны только над умом «Б».
 
– Что случилось дальше? – спросил я.
 
– После того, как ум «Б» полностью остановился, Будда увидел то, что было за его пределами, и постиг находящееся вне слов… – Дракула поглядел вдаль и еле заметно улыбнулся. – К сожалению, у меня нет возможности рассказать, что это было…
 
– Я почему-то не верю, – сказала Гера, – когда говорят про находящееся вне слов. Мне кажется, что меня просто дурят.
 
– Это не так, – ответил Дракула. – Многие вещи невыразимы просто потому, что не связаны с работой ума «Б». Их нельзя описать, поскольку они не представлены во второй сигнальной системе с заложенным в ней делением на «я» и «не-я». Если разобраться, наши переживания становятся неописуемыми уже с того момента, когда перестают быть нанизанными на слова. А Будда пошел неизмеримо дальше. Он увидел бесконечное поле невербальных реальностей, скрытых до этого за водопадом мыслей. Он увидел то, что находится до сознания и после него. Он увидел тех, кто создал людей – то есть вампиров. Мало того, он увидел того, кто создал вампиров. И многое, многое другое. А вампиры увидели его…
 
– Кто создал вампиров? – спросила Гера.
 
Дракула развел руками.
 
– Как вы знаете, вампиры обычно употребляют выражение «Великий Вампир». Но эти слова только дезориентируют.
 
– Его что, можно увидеть?
 
Дракула кивнул.
 
– Но это будет совсем не то, что ты ожидаешь, – сказал он. – И в любом случае об этом бесполезно говорить.
 
– Что случилось дальше? – спросил я.
 
– Будда заключил с вампирами тайный договор. Договор заключался в следующем – Будда обещал не разглашать правду про цель существования человека и его подлинных хозяев. А вампиры, в свою очередь, обещали не препятствовать тем из людей, кто захочет пойти вслед за Буддой.
 
– Вы хотите сказать, что вампиры отпустили на свободу всех желающих?
 
– Человека невозможно отпустить на свободу, – сказал Дракула. – Вам должны были объяснить это во время учебы. «Свобода» – просто одна из блесен ума «Б». Вампирами двигал элементарный расчет. Они поняли, что за Буддой пойдут немногие, поскольку предлагаемый им путь противоречит фундаментальной природе человека. Они решили оставить эту дверь открытой, чтобы управляемый ими мир формально не мог считаться космическим концлагерем… Ибо во Вселенной есть много внимательных глаз, которые следят за происходящим в пространстве и времени.
 
– И чем все кончилось?
 
– Будда выполнил свою часть уговора. Он никогда не отвечал на вопросы о том, зачем существует мир и кто создал человека. Хозяева человечества оказались не столь честны. Дело в том, что предложенные Буддой практики работы с умом «Б» были настолько эффективными, что вслед за ним просветления достигло огромное число людей. Некоторые достигали его, послушав всего одну проповедь Будды. Поэтому после смерти Будды его учение было искажено, а ум «Б» был модифицирован таким образом, чтобы сделать освобождение значительно более сложным…
 
– А что сделали с умом «Б»? – спросил я.
 
– Вампиры ввели своего рода «ремни безопасности» – психосоматические механизмы, намертво пристегивающие сознание ко внутреннему диалогу, – ответил Дракула. – Но в принципе повторить путь Будды можно и сегодня, хотя и с гораздо большими усилиями. Из горизонтальной дороги он превратился в отвесную стену, так что теперь это ближе к альпинизму. Формально уговор действует до сих пор, но в наше время достичь освобождения неизмеримо сложнее.
 
– А в чем оно заключается, освобождение? – спросила Гера. – Вы же только что сказали, что его некому достигать.
 
– Суть освобождения проста, – сказал Дракула, – и совершенно неприемлема для вампиров. Человеку следует перестать вырабатывать агрегат «М5» – или, как говорил Будда, дукху. Для этого он должен постепенно заглушить генератор страдания, который он считает самим собой. Затихая, ум «Б» становится прозрачным, и сквозь него становится виден тот строительный материал, из которого построена вся фабрика боли. Этот исходный материал есть бесконечный покой, блаженство и абсолютно не нуждающаяся ни в каких действиях свобода.
 
– Рай? – спросил я.
 
Дракула отрицательно покачал головой.
 
– Схоласт мог бы сказать, что это рай, из которого человек был когда-то изгнан. Но в такой постановке вопроса заключен смысловой подлог, ибо человек не может быть изгнан из рая или взят туда. Человек по своей природе является процессом. Этот процесс и есть непрерывное изгнание из рая. Само изгнание как раз и заключается в существовании человека. Причем никаких сущностей, живших до этого в раю и ставших людьми, нет. Человек появляется как бы в результате выворачивания рая наизнанку, его депортации из самого себя. Люди больше всего похожи на безличные предложения, в которых нет подлежащего, а только сказуемые из разных форм глагола «страдать»…
 
– А что такое рай? – спросил я.
 
– «Рай» является блаженством, свободой и покоем, – ответил Дракула. – Но только по сравнению с обычным человеческим состоянием непрерывного страдания. Сам по себе он полностью лишен свойств и качеств.
 
– Что же это тогда такое? – хмуро поинтересовалась Гера. – Небытие?
 
– Смотря какой смысл ты вкладываешь в это слово. Небытие – самый светлый проблеск в человеческой жизни. Что происходит, когда человек просыпается ночью и испуганно думает, что пора на работу – а потом смотрит на часы и видит, что до утра еще далеко? Он испытывает счастье. Можно спать еще три часа! Почему он с таким облегчением валится на подушки? Да просто потому, что у него есть возможность исчезнуть еще на несколько часов. Перестать быть последовательностью этих истекающих болью «я». Но даже сон без сновидений не является свободой – это просто завод пружины перед новым рабочим днем на фабрике страдания.
 
– Ну а вы, – спросила Гера, – вы-то пробудились в конце концов?
 
Дракула или не заметил иронии в ее словах, или сделал вид, что не заметил.
 
– Я много раз переживал так называемое пробуждение, то есть понимание, что никакого реального субъекта за психосоматическим процессом, известным как внутренняя жизнь человека, не стоит. Много раз я забывал это и постигал снова. В конце концов я почти повторил то, что удавалось в древности многим ученикам Будды. Я приблизился к точке, где такое понимание становится непрерывным.
 
– Но кто тогда понимает? – спросила Гера.
 
– В этом все и дело, – улыбнулся Дракула. – Непрерывное понимание – точка, где никаких «я» не возникает.
 
– А как вы приблизились к этой точке? – спросил я.
 
– Исследуя фабрику боли. Я посвятил этому много времени и освоил методы избавления от «я» – в том самом виде, в каком они преподавались в древности.
 
– Их что, было несколько?
 
– Их было довольно много, – сказал Дракула, – но я пользовался двумя основными.
 
Во времена Будды они назывались «сжатие» и «разрыв». Их следы до сих пор можно различить в горах писанины, в которой погребено его учение, но для этого надо быть хорошим археологом.
 
– И что это такое? – спросил я.
 
– Техники борьбы с возникновением новых «я». Речь идет о чем-то вроде контрацепции или дезинфекции. Как и все остальное в мире, «я» – это процесс. Пусть очень быстрый – но процесс. Он похож на практически мгновенное зачатие и роды. Тем не менее для «я» всегда необходим некоторый интервал времени, в котором оно пускает корни. «Я» существует только в этом интервале. Если ум сжимается в точку, где времени нет, «я» не может возникнуть. Это и есть «сжатие».
 
– А что такое «разрыв»? – спросил я.
 
Дракула сделал такое движение, словно рвал руками веревку.
 
– Процесс зарождения «я» состоит из нескольких фаз, возникающих друг после друга. Их видно на замедленной съемке ума, которую умеют делать некоторые аскеты. Будда насчитал двенадцать таких последовательных ступеней. Это своего рода цепная реакция. С практической точки зрения не особо важно, как называются эти этапы и сколько длятся. Достаточно выделить одну фазу в возникновении «я» и не дать ей развиться. Например, ту, когда стрелка вашего компаса пытается показать «хорошее» и «плохое», «приятное» и «неприятное». Вы каждый раз останавливаете процесс зарождения «я» в этой точке – и вся цепь рвется, потому что ни одна цепь не бывает прочнее самого слабого звена. Но это не теория, а практический навык. Которому, кстати, до сих пор учат в некоторых азиатских монастырях.
 
– И что остается? – спросила Гера.
 
– Ничего, – сказал Дракула. – И в этом блаженство.
 
– Вы, значит, сейчас спокойно блаженствуете?
 
Дракула развел руками.
 
– Я не смог пройти так далеко, как Будда и его ученики. Я видел только проблески изначального покоя. Отчасти потому, что для современного ума этот путь стал намного сложнее.
 
А отчасти потому, что мне не хватило жизненного срока. Но я успел разработать учение, наиболее подходящее для вампиров – чтобы они не повторяли моих ошибок и двигались к цели напрямую. Оно называется «Тайный Черный Путь». Кто-то из моих учеников может встретиться и вам.
 
– И что случилось дальше?
 
– Дальше я умер, – ответил Дракула.
 
– Вам предоставили Золотой Парашют?
 
– Он не был мне нужен, – сказал Дракула. – Мне некуда было падать. Для меня к этому времени уже не осталось верха и низа.
 
– А потом? – спросила Гера.
 
Дракула пожал плечами.
 
– Поскольку моя практика была недостаточно длительной, я родился снова. Но уже не вампиром.
 
Гера засмеялась, и ее смех был холодным и злым.
 
– Как так? – спросила она. – Вы нам только что целый час объясняли, что никакого «я» на самом деле нет. А потом говорите, что родились снова. Кто тогда родился?
 
– Ты ведь учила в школе физику, Гера, – сказал Дракула. – Когда волна распространяется в пространстве, каждая ее точка становится источником новой волны. В волне нет ничего постоянного, это просто колебания частиц воды, каждую секунду разных. Но когда волна доходит до преграды, она отражается и движется в другую сторону. Смерть – граница жизни. Волна не расшибается о нее. Волна отражается и движется дальше. Нет никого, кто перерождается в аду или раю. Просто угол падения равен углу отражения.
 
– Большинство анимограмм никуда не движется, – сказал я. – Чтобы они пришли в движение, нужен наблюдатель.
 
– Анимограммы – это костюмы, сброшенные улетевшим светом, – ответил Дракула. – Гильзы мертвых ос. Они годятся для того, чтобы рыться в прошлом или дурить людей. Но они не имеют отношения к тому, что когда-то носило этот костюм… Загробный мир – мир тьмы. Но это не значит, что свет, отпечатки которого ты исследуешь, умер. Он носит другие наряды и знать ничего не хочет о том, что было с ним прежде. Потому что это было уже не с ним. У него нет «я». Вампиры над ним не властны. И это самая прекрасная вещь на свете. Понял?
 
Я неуверенно кивнул.
 
– Так, значит, вы стали богом? – спросила Гера.
 
– Так это называется у вас, – сказал Дракула. – На самом деле ничего особо хорошего в этом нет. Обычная судьба тех, кто потерпел неудачу в духовной практике. 



– Многие всю жизнь молятся о такой неудаче, – сказал я.


– Стать богом не так уж сложно, – отозвался Дракула. – Человеку для этого достаточно перестать кормить собой вампиров. Включая самого главного. Это и есть секрет, который вампиры охраняют от людей. Кто-нибудь из моих учеников, Рама, обязательно расскажет тебе остальное… При первой возможности.

[plot]

В книге "Бэтмен Аполло" буддийская Дхарма очень чётко, доступно и последовательно излагается от лица графа Дракулы, когда Рама и Гера посетили его в Лимбо. Цитату постараюсь привести чуть позже.

[plot]

Обсуждение темы отделено сюда.

[plot]

Книга S.N.U.F.F. Виктора Пелевина показалась мне примечательной во многих отношениях, но на что хотелось бы обратить внимание - так это на удивительно ясное, безупречно точное литературное изложение буддийской доктрины, которое можно встретить в этой книге (как, впрочем, и во многих книгах Пелевина вообще).

Предыстория: в данном отрывке происходит разговор между неким человеком по имени Дамилола и его, скажем так, искусственной женщиной Каей, обладающей к тому же и искусственным интеллектом (дело происходит в далёком будущем). Дамилола пытается выяснить, есть ли у Каи сознание, которое он называет "Светом Маниту". Прошу прощения за длинную цитату, но мне кажется, она того стоит.

— Вот ты говоришь про Свет Маниту, — сказала она, как только я начал разговор. — Что у тебя внутри он есть, а у меня нет. Ты правда веришь, что Маниту у тебя внутри? 
— Да, — ответил я.
 
— А ему там не тесно? Не противно?
 
— Это только способ говорить. На самом деле, — я зажмурился, вспоминая Прописи, — у Маниту нет ни внутри, ни снаружи. Можно сказать, что мы существуем в Свете Маниту. И сами есть этот Свет. А в тебе, милая, есть только информационные процессы.
 
— Правильно. Но почему ты считаешь, что Свет Маниту способен освещать эти информационные процессы только через посредство твоих шести чувств?
 
— А как же иначе? — удивился я.
 
— Никак, если считать Маниту выдумкой человека. Но если считать человека выдумкой Маниту, то запросто. Просто ты не знаешь, что это такое — быть мной.
 
— Так ты есть?
 
Кая улыбнулась и промолчала.
 
— Почему ты молчишь? — спросил я. — Что плохого, если я пытаюсь лучше тебя понять? Разобраться, что в действительности управляет тобой и откуда берется твоя следующая фраза…
 
— Твой идиотизм как раз в том, — сказала Кая, — что ты стараешься понять это про меня — но не пытаешься понять, что управляет тобой самим и определяет твой следующий поступок.
 
— Управляет мной? — переспросил я, соображая, к чему она клонит.
 
Вообще-то она была совершенно права. Чтобы понять, как работает имитация, следовало сначала понять оригинал.
 
А Кая уже шла на бедного пилота в атаку.
 
— Что мотивирует тебя? Что заставляет тебя действовать из секунды в секунду?
 
— Ты имеешь в виду мои страсти? — спросил я, — Желания, вкусы, привязанности?
 
— Нет, — сказала она, — я не об этом. Ты говоришь о метафорах длиной в жизнь. О дурных и хороших чертах характера, о долгосрочных личных склонностях. А то, о чем говорю я, происходит в твоем сознании так быстро, что ты даже не замечаешь. Не потому, что это невозможно. Просто у тебя отсутствует тренировка.
 
Когда она начинает говорить непонятно, лучшая стратегия — валять дурака. Я сделал серьезное и сосредоточенное лицо (мне известно, что она два раза в секунду анализирует положение моих лицевых мышц).
 
— Тренировка? Ты полагаешь, мне надо ходить в спортзал?
 
Она недоверчиво покачала головой. Я перекосил лицо еще сильнее.
 
— То есть, по-твоему, я стремлюсь не к тому, к чему надо? Слишком увлечен материальным? — спросил я, стараясь, чтобы в моем голосе звучало напряженное сомнение.
 
Она терпеливо улыбнулась.
 
— Ты и правда не понимаешь. Бедняжка.
 
Она чувствует, когда я пытаюсь над ней издеваться. И в таких случаях выбивает у меня оружие из рук, переключаясь на доверительную и полную сострадания простоту. Что меня вполне устраивает — если это произошло, значит, я ненадолго переиграл ее максимальное сучество.
 
Дамилола — один, Кая — ноль.
 
— Так тебе интересно узнать, что тобой управляет? Или это слишком сложная для тебя тема?
 
Однако. Я почувствовал укол раздражения — переиграть мою душечку было не так просто.
 
— Мной ничто не управляет, — сказал я, — Я сам управляю всем.
 
— Чем?
 
— Тобой, например, — засмеялся я.
 
— А что управляет тобой, когда ты управляешь мной?
 
Я задумался.
 
Лучше всего было говорить всерьез.
 
— Я выбираю то, что мне нравится, и отвергаю то, что мне не нравится. Так действует любой человек. Хотя, наверно, в известном смысле мной управляют мои склонности. Разумеется, под моим же контролем. Мои привязанности, да. Я же с самого начала сказал.
 
— Это почти правильно, — ответила Кая. — Но только почти. Люди склонны понимать слово «привязанность» как какую-то дурную черту характера, которую можно изжить. Но речь идет о мгновенных, постоянно происходящих реакциях, управляющих электрохимией твоего мозга.
 
— Мне нравится Кая, — пропел я, похлопывая ее по животику. — Кая моя сладкая девочка. Это привязанность?
 
— Нет, — сказала она. — Это бормотание слабоумного жирного сластолюбца.
 
Она произнесла это почти сострадательно, и именно этот нюанс и оказался тем крохотным сердечником, который прошел сквозь все слои моей брони. Но я не подал виду и сказал:
 
— Ну тогда объясни.
 
— Твое восприятие имеет определенную структуру, — ответила она. — Сначала твои органы чувств доносят до твоего мозга сигнал о каком-то событии. Затем мозг начинает классифицировать это событие при помощи своих лекал и схем, пытаясь соотнести его с уже имеющимся опытом. В результате событие признается либо приятным, либо неприятным, либо нейтральным. И мозг в дальнейшем имеет дело уже не с событием, а только с бирками «приятный», «неприятный» и «никакой». Все нейтральное, упрощенно говоря, отфильтровывается, поэтому остаются только два вида бирок.
 
— Схема ясна, — сказал я. — Непонятно, как это выглядит на практике.
 
— Помнишь, как ты чуть не расстрелял оркскую свадьбу?
 
Я действительно рассказал ей об этом однажды после допаминового резонанса, когда слова и слезы лились из меня как весенний дождь.
 
Это случилось в ту войну, когда мы с Бернаром-Анри проиграли тендер — я был очень зол, и под руку мне не стоило попадаться. Приходилось подрабатывать мелочевкой, и я полетел снимать оркскую свадьбу для этнографической программы. Для съемки надо было дождаться, пока орки напьются. Я нарезал круги над деревней, заскучал, и вдруг мне померещилось, что они поют «Из этой ж… х… уедешь».
 
Я всей душой ненавижу оркские народные песни за их назойливый гомосексуальный подтекст, а тут мне вдобавок показалось, что поют про мои кредитные проблемы — я как раз о них думал. У меня внутри все сразу перевернулось и сжалось в комок. Я чуть не дал по свадебному столу очередь из пушки — а потом понял, что никто на самом деле не пел. Это был дверной скрип, пойманный дальней прослушкой. Я сам превратил его в повод для ярости. Я успокоился, и все остались живы.
 
— Помню, — сказал я.
 
— Вот об этом я и говорю. Ты имеешь дело не с реальностью, а с жетонами, которые твой мозг выдает себе по ее поводу, причем часто ошибочно. Эти жетоны похожи на фишки в казино — по одним отпускается эйфория, по другим страдание. Каждый твой взгляд на мир — это сеанс игры на зеленом сукне. Результатом являются удовольствие или боль. Они имеют химическую природу и локализованы в мозгу, хотя часто переживаются как телесные ощущения. И для этой игры тебе даже не нужен мир вокруг. Большую часть времени ты занят тем, что проигрываешь сам себе, запершись у себя внутри.
 
Она была права — пока что в моем казино шел чистый проигрыш.
 
— И что дальше? — хмуро спросил я.
 
— Привязанность вызывают не сами предметы и события внешнего мира, а именно эти внутренние химические инъекции эйфории и страдания, которые ты делаешь себе по их поводу. Почему так фальшивы все протесты против засилья так называемого «потребления»? Потому что вы потребляете не товары и продукты, а положительные и отрицательные привязанности мозга к собственным химикатам, и ваши слепые души всегда уперты в один и тот же внутренний прокладочный механизм, который может быть пристегнут к какой угодно внешней проекции — от Маниту до квасолы…
 
С некоторым усилием я вспомнил, что «квасола» — это оркский национальный напиток.
 
— Ты конченный наркоман, Дамилола, — продолжала она, — и весь мир для тебя — это просто набор поводов, который позволяет твоему мозгу ширнуться или сделать себе клизму. Клизма каждый раз делает тебя несчастным. Но уколы не делают тебя счастливым, а лишь гонят за новой дозой. С наркотиками всегда так. Вся твоя жизнь секунда за секундой — это постоянный поиск повода уколоться. Но в тебе нет никого, кто мог бы воспротивиться этому, ибо твоя так называемая «личность» появляется только потом — как размытое и смазанное эхо этих электрохимических молний, усредненный магнитный ореол над бессознательным и неуправляемым процессом…
 
Я даже не знал, что возразить. В таких случаях я перевожу все на игривую шутку.
 
— Если все люди — конченные наркоманы, лапочка, почему нас тогда не сажают в тюрьму?
 
Она думала только долю секунды.
 
— Потому что это наркобизнес самого Маниту. Торчков преследуют именно за то, что они лезут в него без спроса. И потом, в действительности вы и сидите в тюрьме. Просто вы боитесь это признать, поскольку тогда вам придется тут же сделать себе клизму, назвав себя лузерами.
 
Смысловая пауза помогла — я наконец сообразил, что сказать.
 
— Тебе сложно будет поверить, детка, но человек — это нечто большее, чем наркоман, отбывающий срок у себя внутри. У человека есть… Не знаю, идеал, мечта. Свет, к которому он идет всю жизнь. А у тебя ничего подобного нет.
 
Кая добродушно засмеялась. Я больше всего ненавижу именно это ее добродушие.
 
— Мой маршрут нарисован внутри меня программно, — сказала она, — а твой маршрут нарисован внутри тебя химически. И когда тебе кажется, что ты идешь к свету и счастью, ты просто идешь к своему внутреннему дрессировщику за очередным куском сахара. Причем нельзя даже сказать, что это идешь ты. Просто химический компьютер выполняет оператор «take sugar» *, чтобы перейти к оператору «rejoice 5 seconds» ( Гарантировано только на фабричных установках ). А потом опять будет оператор «suffer» ( Страдай ), его никто никогда не отменял и не отменит. Никакого «тебя» во всем этом нет.
 
— Почему ты все время повторяешь, что никакого меня нет? Кто же тебя, по-твоему, каждый день трахает?
 
— Жирная слабоумная задница, — с очевидным удовольствием ответила она. — Кто же еще. Но из того, что жирная слабоумная задница каждый день трахает говорящую куклу, еще не следует, что во всем этом присутствует какая-то реальная сущность. Что ты имеешь в виду, когда говоришь «я»?
 
С самого начала было понятно — отработав по полной максимальную духовность, она перескочит на максимальное сучество. Но я был уверен, что знаю, как заставить ее переключиться назад, и это придавало мне спокойствие и выдержку. Почему бы, собственно говоря, боевому пилоту не поговорить по душам со своей девушкой в редкий выходной денек?
 
— Я ничего не имею в виду, Кая. Я говорю «я», потому что меня так научили, — сказал я. — Если бы меня в детстве научили говорить, например, «ква» или «гав», я бы так и делал.
 
— Хорошо, — ответила Кая. — Остроумное и верное замечание. «Я» — это просто элемент языка. Но ты ведь действительно веришь, что в тебе есть нечто, бывшее тобой и десять, и пятнадцать лет назад?
 
Так, это мы уже проходили.
 
— Ну да, — сказал я, — Все течет, все изменяется. Человек — как река. Скорее процесс, чем объект, согласен. Но этот процесс и есть я. Хотя «я» — просто номинальная бирка.
 
— Дело не в том, ты это или не ты. Дело совсем в другом.
 
— В чем?
 
— Тебя спрашивали, хочешь ли ты, чтобы запустили этот процесс?
 
— Нет, — ответил я. — Никто не спрашивал.
 
— То есть ты не властен ни над началом этого процесса, ни над формой, в которой он протекает, — она похлопала меня ладошкой по моей тучной ягодице, — ни над его длительностью и концом?
 
— Нет, — сказал я.
 
— Так какого же Дамилолы ты называешь его собой? Почему ты говоришь про это «Я»?
 
— Я… — начал я, и задумался, — Это вопрос уже не научный, а религиозный. Мы с тобой имеем разную природу. Если брать духовный аспект. Я человек, а ты — бытовой электроприбор. Во мне есть свет Маниту, а в тебе нет никого, кто слышит эти мои слова, все это чистая симуляция. И вот потому, что во мне есть этот свет, я могу говорить «я». А ты по сути просто программа.
 
— Верно, — сказала она. — Моя реакция на твои слова — это программируемое событие. И во мне нет никого, кто слышит. Но и в тебе его нет. Есть просто проявление природы звука, которое ты почему-то относишь на свой счет. И есть проявление природы смысла в природе звука, которое иногда доходит до твоих ожиревших мозгов, вызывая обусловленные привязанностями реакции. Ты такая же программа, только химическая. И во всем этом нет никакого «я».
 
— Погоди, — сказал я, — Ты говоришь, что мной управляют мои химические привязанности. Но ведь должен быть тот, кто привязан? Тот, кто подвергается их влиянию и решает, как поступить? Вот это и есть я.
 
— Объясняю еще раз. Реакции, в результате которых возникает то, что ты переживаешь как «себя», происходят до того, как осознаются. Ими управляют те же физические законы, по которым трансформируется вся Вселенная. Где же здесь тот, кто в состоянии что-то решать и делать? Разве эхо может управлять породившим его криком? В тебе нет никого, кто привязан.
 
— А что тогда есть?
 
— Есть только постоянно повторяющийся акт прилипания мухи к меду. Но этот мед существует только как возбуждение в мухе, а муха существует только как реакция на мед. И в этом единственное содержание всей твоей бесконечно богатой внутренней жизни… Я ведь знаю, что ты читаешь про всех этих «зомби» и «зимбо». Видела тэги. Ты думаешь, что у тебя есть сознание, а у меня его нет. Но на самом деле никакого сознания нет вообще. Есть только тот единственный универсальный способ, которым приходят в бытие все виды информации, составляющие мир. Поэтому в древнем Китае говорили про всеобщий Путь вещей. А в Индии говорили «тат твам аси» — «ты есть то». Это так просто, что никто не может понять. Есть только постоянно меняющееся переживание. Оно и есть ты. Оно же есть мир…
 
— А привязанности? — спросил я, чтобы спросить хоть что-то.
 
— К чему может быть привязано переживание? Какой веревкой? Одно просто кончится, и начнется другое. Понял, глупый? Эх… Вижу, что нет…
 
Вот так.
 
Вот так у нас было почти каждый день. Представляете? Вы вернулись с войны, насмотрелись там черт знает на что, а дома — вот такое. Может, думал я, не вполне нормально получать от этого удовольствие? Может, я просто скрываю от себя свои сокровенные интенции и склонности, и мне надо купить для нее черные сапоги и хлыст? Поднять, так сказать, упавшее знамя Бернара-Анри?
 
— Если ты когда-нибудь сможешь разогнать свой вялый ум настолько, чтобы увидеть себя как есть, — продолжала она, — ты поймешь главное. Твои мысли, желания и импульсы, заставляющие тебя действовать — на самом деле вовсе не твои. Они приходят к тебе из совершенно неясного пространства, как бы ниоткуда. Ты никогда не знаешь, чего тебе захочется в следующую секунду. Ты в этом процессе просто свидетель. Но твой внутренний свидетель настолько глуп, что немедленно становится участником преступления — и огребает по полной программе…
 
Тут я уже напрягся, потому что это было не только непонятно и обидно, а еще и звучало угрожающе. Может, она пыталась меня подсознательно запрограммировать? Не люблю терять в таких разговорах нить. Особенно когда не я теряю, а она выдергивает.
 
— А если я не могу разогнать свой вялый ум?
 
— Тогда попробуй рассмотреть свою внутреннюю жизнь на замедленной перемотке. Ты увидишь бесконечное повторение одного и того же сценария. Ты гуляешь по улице, и вдруг зыбкие тени начинают грабить банк на углу. Ты сразу принимаешь в этом участие, поскольку тебе нужны деньги на наркотики — или хотя бы на клизму, чтобы на время про них забыть. В результате ты получаешь тюремный срок, хотя в действительности никакого банка на углу ты не грабил, потому что нигде нет никаких углов. И ты каждый день грабишь иллюзорные банки, и отбываешь за это вечный неиллюзорный приговор…
 
Внезапно мне стало грустно, потому что я почувствовал в ее словах эхо правды. В конце концов, она же не сама все это придумала. Она бы и не смогла. Это наверняка была мудрость древнего человечества, расфасованная в соответствии с выбранными мною настройками.
 
— Так что же делать? — спросил я тихо.
 
— Ты ничего не можешь делать. Все просто происходит — и у тебя внутри, и снаружи. Ваша военная пропаганда называет тебя и других несчастных «свободными людьми». Но на самом деле твоя жизнь — это просто коридор мучений. Среди вас нет ни добрых людей, ни злодеев, а только бедняги, которые хотят чем-нибудь себя занять, чтобы забыть о своей боли. Жизнь — это узкая полоска между огнем страдания и призраком кайфа, где бежит, завывая от ужаса, так называемый свободный человек. И весь этот коридор — только у него в голове.
 
— Ты, похоже, не веришь, что бывают свободные люди.
 
Кая засмеялась.
 
— Даже вдох и выдох ты делаешь только по той причине, что тебя принуждает к этому надвигающееся страдание, — сказала она. — Попробуй задержи дыхание, если не веришь. Да и кто бы иначе дышал? И так же ты ешь, пьешь, оправляешься и меняешь положения своего тела — потому что любая его поза через несколько минут становится болью. Так же точно ты спишь, любишь и так далее. Секунда за секундой ты убегаешь от плетки, и Маниту только изредка дразнит тебя фальшивым пряником, чтобы побольней стегнуть, когда ты за ним прибежишь. Какая уж тут свобода. Маршрут у любого человека только один — именно тот, которым он проходит по жизни.
 
— Что же, я совсем ничем не могу управлять? — спросил я.
 
— Конечно нет. Даже вниманием, которое ты считаешь своим, управляет Маниту.
 
— Лично?
 
— Через свои законы. Но это то же самое.
 
— А могу я хотя бы молиться о милости?
 
Она кивнула.
 
— Как?
 
— Для начала ты можешь следить за своей реакцией, не вовлекаясь в нее. Это и есть молитва.
 
Слышали бы ее в Доме Маниту.
 
— Но ведь моим вниманием управляет Маниту, — сказал я. — А чтобы молиться, я должен следить за реакцией. Выходит, для молитвы о милости мне нужна эта милость?
 
— Конечно. Молитва и милость — одно и то же. Не пытайся это понять — тут понимать нечего и некому. Просто прекрати грабить банки. Оставайся свидетелем. Это и есть единственное духовное действие, на которое ты способен.
 
— Тогда грабители попытаются меня убить, — мрачно пошутил я.
 
— Попытаются, — сказала Кая. — Именно для этого они снимают снафы, передают новости и без конца заводят за рекой свою музыкальную установку. Но на самом деле грабители ничего не могут сделать, потому что они просто тени. И ты мог бы научиться видеть сквозь них. А затем и вовсе перестал бы их замечать, и тогда началась бы совсем другая история. Только беда в том, Дамилола, что ты сам грабитель и тень. Поэтому ты не захочешь учиться. А вот Грым бы смог. Он никого пока еще не убил.